Дмитрий Кудис - Рубежи

Через месяц Кондик подъезжал к городу на Волге в качестве курсанта военного технического училища.

Кондик изучал технику, часами копаясь в моторе. Он редко пользовался конспектом. Ему нужно было видеть, трогать, разбирать и собирать… Сложная автоматика двигателя увлекла его. В конце учебы он знал столько же, сколько знали старые техники. Однажды он предложил изменить форму клапанов в цилиндрах мотора, что должно было, по его расчетам, увеличить срок их работы без изменения мощности двигателя и расхода горючего. Его предложение было проверено и принято.

В день выпуска из училища началась война. Кондик прибыл в истребительный авиаполк, защищавший небо Москвы, и уже через месяц не было человека ни среди техников, ни среди летчиков, который не знал бы этого «трудягу». Но сам Михаил Кондик был молчалив, часто задумчив… Старое проснулось с новой силой. Он хотел воевать, воевать в небе.

Когда враг рвался к Москве, их часть перебазировалась на другой аэродром, а на прежнем оставили несколько техников, в том числе и Кондика для встречи летчиков нового полка. Говорили, что в этом полку погибло несколько техников и что их надо заменить. Кондик получил приказание принять самолет с цифрой «8» на фюзеляже. Он неторопливо шагал к капониру, где стоял самолет. Навстречу шли два летчика. Он хотел пройти мимо, мельком взглянув в их сторону, но остановился. Остановились и летчики. Минуту никто не говорил ни слова. Виктор бросился к нему первый, споткнулся и почти упал на руки Кондику.

— Такие встречи бывают только на войне! Давно в армии? — тряс руку Кондика Астахов.

— Нет, позже вас ушел.

— Летаете? — возбужденно спросил Виктор.

— Техник… пока!

Кондик слегка смутился. Это заметили друзья. Астахов понял настроение своего первого инструктора.

— Сейчас это не имеет значения. Мы вместе, а это главное, вместе и воевать будем.

Кондик заметно волновался. Он не скрывал, что рад встрече, рад тому, что есть люди, которые помнят его, уважают и даже гордятся дружбой с ним.

— Вы не знаете, кто командир восьмерки?

Астахов ответил.

— Значит, действительно воевать будем вместе, — сказал Кондик. — Иду принимать.

— Везет же ему, — шутя говорил Виктор, кивая на Астахова, — и в воздухе, и на земле.

— Помните, вы говорили: хочу видеть вас в будущем военными летчиками… Летчики на всю жизнь. Вот теперь смотрите, какую путевку вы нам дали.

Астахов, как бы между прочим, спросил:

— Как здоровье?

— Было 170, стало 150. Один черт. Стоит ли говорить об этом! За давлением следить будем после войны.

Вечером они сидели в тесной жарко натопленной комнате и рассказывали друг другу о своей жизни, вспоминали все, что сохранила память.

В эти напряженные дни в жизни Астахова произошло важное событие. Однажды, вернувшись из полета, он увидел около штаба забрызганный грязью «виллис», Когда он пришел в комнату, ему сказали, что за ним приходил посыльный из штаба и что ему приказано немедленно явиться туда.

Вызывал его замполит. В кабинете сидело много народу. За столом Астахов увидел незнакомого полковника, приехавшего, как оказалось, из парткомиссии дивизии.

Шло собрание. Замполит, увидев Астахова, кивнул ему и жестом указал на свободный стул.

— Товарищи, лейтенант Астахов только что вернулся с боевого задания.

Незнакомый полковник поднялся, достал красную книжечку.

— Подойдите сюда, товарищ Астахов.

Николай подошел.

— Будьте всегда достойны доверия партии, товарищ Астахов. Поздравляю! — сказал полковник, передавая Николаю партийный билет. — Сколько сегодня сделали вылетов?

— Два, товарищ полковник, — ответил Астахов.

Он хотел сказать еще, что вся жизнь его, мысли, чувства, кровь до последней капли принадлежат партии, народу, Родине, но от волнения смог сказать только: «Спасибо, постараюсь оправдать».

С собрания он шел вместе с Кондиком.

Перед общежитием присели на скамейку под деревом и закурили.

— Ты вроде бы чем-то недоволен? — спросил Николай.

— Нет, я рад за тебя. Ты — достоин. А вообще — хочется сделать что-нибудь настоящее.

— Опять тоскуешь? — глядя в задумчивое лицо товарища, спросил Астахов.

— Опять, — тихо и откровенно признался Кондик.

— Не надо. Не все потеряно: поправишься, еще будешь летать. А если и нет, так ты же все равно в авиации.

— Пойми, сколько длится война, а я еще немцев видел только пленных да в кино.

— Да ведь без тебя я не боец. Исправные самолет и оружие — это уже половина успеха в бою.

— Не агитируй, все это я прекрасно знаю. Как-то Губин облетывал двухместный самолет. Я уговорил его взять меня с собой. Я и радовался, как мальчишка, и мучился от сознания, что я только груз в кабине, случайный человек, а кажется, взял бы управление и летал бы… летал бы не хуже… — Кондик, не договорив, умолк.

Астахов тронул его за рукав; в такие минуты он особенно сочувствовал товарищу. Он рассказал Губину о Кондике. Командир эскадрильи уже приметил этого скромного, трудолюбивого техника, он вообще не мог равнодушно относиться к людям, любящим авиацию.

Чтобы как-нибудь отвлечь товарища от его мрачных дум, Астахов потащил Кондика к столу, где стукали костяшками домино.

А через два дня случилось то, чего невозможно было предусмотреть.

В этот день ненадолго прояснилось небо. Полчаса назад летчики прилетели с разведывательного полета и обедали тут же на аэродроме в замаскированном домике, вблизи стоянки самолетов. Техники осматривали самолеты; от капонира к капониру ходила машина с бензином: вместительные баки заполнялись горючим; другая машина развозила боеприпасы. На аэродроме тишина. В воздухе спокойно, только ветром доносит дальние отзвуки артиллерийской перестрелки. Так спокойно бывало все реже. Непривычная тишина волновала больше, чем тревожный вой сирены.

Кондик торопился. Он закрыл последний капот на моторе, проверил, заряжено ли оружие, надел шлемофон и сел в кабину с целью опробовать радиостанцию. Все исправно. Он сидит в кабине и глядит через светлый козырек на взлетную дорожку. Мучительная мысль тревожит ум. Он берет ручку управления и отклоняет ее во все стороны; плавно, чуть сопротивляясь, она послушно поднимает рули.

Кондик бледен. Он уткнулся в приборную доску и так неподвижно сидит несколько минут. «Боишься… боишься чего? Смерти, ответственности? Решать надо: или сейчас, или никогда». Он поднял голову. Лоб был мокрый, он вытер его ладонью и снова посмотрел на взлетную дорожку. «Простите, товарищи, не могу больше!»

Он быстро вылез из кабины, надел парашют, убрал колодки из-под колес, снова сел, тщательно привязавшись ремнями, и запустил мотор. С соседнего самолета ему кивали, указывая на то, что под колесами нет колодок…