Дмитрий Кудис - Рубежи

На земле девушки удивительно быстро приспосабливались к фронтовым условиям, превращая свои землянки в неожиданно уютные комнатки с занавесками, накидушками и туалетными столиками.

Бегство немецких «завоевателей» было настолько быстрым, что девушки в брошенных домах находили обстановку, которая позволяла со всеми удобствами отдыхать. Но Зина часто увлекала подруг на аэродром, к самолетам, проклиная и немцев, и их кровати с мягкими перинами, уверяя, что от этих перин пахнет потом.

Здесь, на аэродроме, их и застала Таня. Дул холодный ветер. Временами он забирался под моторные чехлы и стучал ими о сталь цилиндров. Ночь обещала быть ясной и пронизывающе холодной.

— Подумать только, у нас на Смоленщине еще снежок хрустит под ногами, а здесь дрянь какая-то. И вроде есть снег, и нет его. — Зина недовольно нахмурила темные брови и прижалась к подругам.

— Никогда не согласилась бы здесь жить. Вот прилетим в свои города и начнем устраиваться. — Нина Коробова вздохнула и мечтательно продолжала: — С чего начнем? Во-первых…

— Замуж выйдем, — прозвенел чей-то голос.

— Кто как сумеет, — невозмутимо продолжала Нина. — Во-первых, оденемся в светлые платья с воланчиками; во-вторых…

— Детишками обзаведемся, — перебил тот же насмешливый голос.

— Да брось, Вера. Это мы всегда успеем. А как ребята очерствели…

— А ведь и правда, девушки. Помните, мы перегоняли самолеты. На Кузнецком аэродроме встретила я своего штурмовика. Думала, он упадет от радости, а он посмотрел на меня каким-то тоскливым взглядом, поцеловал и говорит: «Спешу, Веруся, на фронт. После войны наверстаем все». А теперь затерялся где-то… — Вера Слуцкова грустно улыбнулась. Легкая тень прошла по ее лицу.

— А вы меньше думайте о своих благоверных, — наставительно проговорила Нина, — на своей земле что-то вы не говорили так часто об этом.

— Там другое дело: земля веселила — своя ведь.

В стороне от аэродрома прошли на малой высоте штурмовики. Они промчались с металлическим гулом, и девушкам показалось, будто всколыхнулся воздух. Этот звук вдруг слился с грозным пением тяжелых бомбардировщиков, идущих на Запад. Земля наполнилась радостным гулом, и небо, казавшееся до этого пустынным и равнодушным, стало живым и близким. Девушки попрыгали с мест и прислушались.

— С утра шли свежие войска и танки. А теперь авиация. Через несколько часов услышим снова: «Говорит Москва». Красота какая, подружки!

— Эх, как увижу эту картину, страшно хочется лететь туда, за линию фронта.

— Теперь жди приказа. У нас всегда так: к концу операции добивать летаем. А в общем здорово! Довоевались фрицы.

— Сегодня последовательно произведем три вылета, — сказал капитан Фомин. — Самолеты пойдут с получасовым интервалом. Общая задача: разведка с применением бомб и бомбардировка железнодорожной станции, через которую немцы возят боеприпасы к фронту. Конкретные задания — на командном пункте. Я лечу в качестве штурмана на самолете лейтенанта Родионовой. Вопросы есть?

Ночь. Мглистое небо. Где-то далеко внизу земля, тоже закрытая мглой. И только с трудом различимый горизонт да ровный привычный шум мотора дают возможность ощущать полет. Синеватые живые огоньки вспыхивают в патрубках мотора.

Тане кажется, что она висит в спокойном ночном воздухе. Она привыкла к этому ощущению. Раньше одиночество в темном пространстве, когда нет ни земли, ни неба, когда не видно крыльев своего самолета, пугало ее, но теперь фосфорический свет приборов открывал перед ней целый мир, как ночная настольная лампа в кабинете ученого способна осветить всю вселенную. В задней кабине самолета — капитан Фомин. Таня не может видеть его, но слышит голос в шлемофоне:

— Курс двести… под нами дорога.

Она выполняет команду и смотрит в черноту ночи. С трудом ей удается увидеть слабое мерцание полузакрытых машинных фар на дороге. Это последний ориентир, который приведет к цели. Просыпается знакомое чувство тревожного ожидания, и ей хочется быть скорее над целью.

Когда прошли линию фронта, Таня убрала газ. Винт слабо всхлипывал. В ушах мягкий шум рассекаемого крыльями воздуха да потрескивание в телефонах. Самолет планировал в сторону еле заметной группы огней на железнодорожной станции, откуда враг днем и ночью подвозил к передовой боеприпасы.

Таня удовлетворенно думает, что капитан опытный, осторожный штурман: точным подбором курса он выводит самолет на заданную сторону станции. Высота четыреста метров. Самолет не должен больше терять ее: слишком опасно. Таня увеличивает обороты мотора и вдруг видит рядом с самолетом светлые нити трассирующих пуль. В ту же секунду беспокойно и судорожно зашаркало по небу несколько прожекторов, они на бешеной скорости покрывали огромное пространство темного неба.

— Держать так, сейчас бросаю! — слышит Таня голос Фомина.

Это нелегко — держать так! Стоит самолету попасть в луч, как пули застучат по плоскости, по мотору, и тогда — смерть.

Самолет вздрагивает несколько раз, и взревевший мотор дает возможность резким разворотом выйти из зоны обстрела.

Бомбы сброшены. Земля осветилась зловещим пламенем. Отблески его прошли по крыльям. На секунду показался светлый круг винта.

— Идем по старому пути, лейтенант. Не торопитесь. Им сейчас не до нас. А вы знаете…

Таня внимательно прислушалась, ожидая конца фразы.

— С вами весело летать, ей-ей весело! Вот чертова работенка!

Таня усмехнулась. Ей было приятно и от слов капитана, и от сознания выполненной задачи. И темнота стала совсем не страшной.

Опасный огневой рубеж остался позади. Вздох облегчения. Она уверенно продолжает вести самолет на свой аэродром. На земле Таня умышленно держит себя спокойно, всем своим видом стараясь показать капитану, что к таким полетам она привычна. Но исподлобья наблюдает за командиром. Фомин неожиданно проговорил:

— И вы думаете — большего сделать нельзя? А почему нельзя пустить если не всю группу, так, по крайней мере, звено по одной цели? Как вы думаете?

Тане показалось, что глаза капитана сверкнули молодым задорным огоньком. Она неторопливо ответила:

— Я думаю, нет смысла. В группе самолет сбить легче, да и сам полет ночью в группе представляет определенную трудность.

— Хорошо. А если заходы на бомбардировку производить с разных направлений? При этом временной интервал не более двух-трех минут. Мне кажется, нужно не дать немцам опомниться. В общем, соберемся вместе и подумаем.

— Мне можно идти?

— Нет, зачем же! Поужинаем вместе.

За столом Таня с любопытством украдкой посматривает на сосредоточенное лицо капитана. Сейчас его глаза не задумчиво строги, а по-юношески быстры и внимательны. Постоянное выражение усталости сменилось оживлением и бодростью.