Дмитрий Кудис - Рубежи

— Старший лейтенант, товарищ полковник, — вежливо поправил Астахов и, испытывая неловкость, поспешно ответил: — В начале войны прибыл к вам в полк. Астахов — моя фамилия.

— Ну вот наконец-то, — и на лице полковника отразилось такое облегчение, будто он решил сложную тактическую задачу.

— Ведомый у Губина. Помню и хвалю. Смелый летчик. А вот я с летной работы ушел. Говорят, стар стал.

Астахов невольно посмотрел на моложавое полное лицо полковника.

— Ну, что ж, — после минутной паузы продолжал он, — передавай привет старикам, которых я знаю, с которыми вместе принимал первые удары врага. Заходите, рад буду.

— Благодарю, товарищ полковник.

Астахов хотел спросить, куда заходить, но раздумал. Глядя вслед удалявшемуся молодцеватым шагом полковнику, он невольно вспомнил, как жалко и беспомощно выглядел Евсеев на аэродроме, закутанный в шарф… «Как расцвел вдали от огня!»

В пасмурный, туманный день, когда летчики вынуждены в бездействии стучать костяшками домино и ждать, Виктора Корнеева привели в общежитие в состоянии полнейшего опьянения. Помутневшими голубыми глазами он посмотрел на товарищей, стараясь держаться прямо, но голова качнулась, поискала в воздухе точку опоры и, не найдя ее, опустилась на плечо Абашидзе, который привел его черт знает откуда.

Все вскочили с мест. Пожалуй, это было впервые не только в эскадрильи, но и в полку. Летчики выпивали в меру, не превышая фронтовых норм в праздники и зимой или во время отдыха в полевых условиях. Кое-кто пробовал «прикладываться» за освобожденные города, но это было осуждено: города освобождались почти ежедневно.

Необычное зрелище развеселило летчиков.

— Посмотрите, какого красавчика я привел вам, — Абашидзе все еще поддерживал Корнеева, пытаясь поставить его прямо для всеобщего обозрения. С комичной вежливостью он провел рукой по Витиным взлохмаченным волосам.

— Нет, милый, стой! Фу, какая идиотская улыбка. А ну, улыбнись еще, это к тебе страшно идет. Где нализался?

Корнеев пробормотал что-то невнятное. По лицу его блуждала виноватая улыбка.

— Положи его спать и укрой получше, — сказал кто-то.

— Верно! А выспится, мы ему устроим похмелье, — и Широков добавил с ухмылкой: — Не иначе, его Олеся довела.

Через минуту, тихо посапывая, Виктор спал. Ребята притихли.

Абашидзе прервал минутное молчание:

— Говорят, жизнь без любви — все равно, что холодец без хрена. Нелепость… Вообще, может быть, это и правильно, но как любить в такой обстановке? Можно размазней стать, тем более, если попадется такая недотрога, вроде Олеси Шевчук.

— С тобой трудно согласиться, — в тон товарищу ответил Широков. — Настоящая любовь требует борьбы. Тогда она крепче. Такую дивчину, как Олеся, надо завоевать. Она себе цену знает. Я иногда смотрю на нее — душа радуется, до чего красива! Виктор влип не на шутку.

— А Виктор-то может выйти из строя на несколько суток, если о попойке узнает Губин. В таких случаях он меньше пяти суток ареста не дает.

Летчик Дорошенко, невысокий, не по летам полный, посмотрел на Астахова.

— Пожалуй, верно, — Астахов невесело улыбнулся, поняв, чего хотят летчики. — Если до командира дойдет, Корнееву пощады не ждать, а если я немного поменьше дам, то… за один проступок два взыскания не дают. Может, простим, а?

Астахову принять решение было не очень просто: Виктор — его старый друг, но и проступок был из ряда вон выходящий Он должен быть наказан.

«И как это его угораздило напиться? — размышлял Николай. — Один он этого сделать не мог. Кто-то ему помог».

Николай снова посмотрел на безмятежно спящего друга и не мог сдержать улыбки: первый раз за все годы видел он товарища в таком состоянии. Спохватившись, он сказал Широкову, непосредственному начальнику Виктора:

— Трое суток ареста. Когда проснется — принесите молока в бутылочке, желательно маленькой. Доигрывайте в домино без меня. Я скоро вернусь.

Когда он вышел, Широков подошел к койке Корнеева и, смотря на его бледное лицо, сказал:

— Трое суток, дорогой товарищ. Трое суток будешь ходить по земле и с тоскою глядеть в небо.

Виктор в это время неожиданно зашевелился, приподнялся на локте, совершенно очумело спросил: «А?» — и тут же снова повалился на койку и заснул.

— Спи, младенчик, — ответил Широков. — Записка об аресте будет готова к твоему пробуждению.

В Олесю Шевчук Виктор влюбился сразу, «с первого взгляда».

В ранней юности в школе он с тайным восхищением смотрел на одну девочку с тонкими белыми косичками, умевшую хорошо танцевать. Он краснел и терялся, когда был рядом с ней. Дома он рисовал ее имя большими буквами и потом прятал этот листок себе под подушку и мечтал, как он становится знаменитым и она протягивает ему свою руку; или он спасает ее ценой своей жизни и она бросается к нему мертвому на грудь, плача от горя и любви.

Никогда никто не заставил бы Виктора признаться тогда в своих чувствах, тем более ей — его первой отчаянной любви. Это чувство с детских лет глубоко и надолго запало ему в сердце.

Что-то похожее он испытывал и теперь. Только сильнее. Не было дня, когда бы Виктор не думал об Олесе. Много раз он проходил мимо общежития девушек с деловым видом в надежде на случайную встречу. Но Олеся, казалось, не замечала его, и он перестал появляться там. Встречая ее на аэродроме, Виктор старался быть спокойным и даже равнодушным. Однако это плохо ему удавалось: как только она появлялась, в душе у него поднималась целая буря — тревожная, сильная, радостная… Он украдкой поглядывал в ее сторону, и ему, как в юности, хотелось совершить что-то большое, героическое.

О прошлом Олеси Шевчук долго никто не знал.

Она появилась, когда полк, базировавшийся в предместьях освобожденного Харькова, покидал Украину. В последний день перед отлетом летчики вдруг увидели необыкновенно красивую девушку. Твердой походкой, без тени смущения она шагала от самолета к самолету, проверяя парашюты летчиков.

Черные густые волосы из-под пилотки колечками небрежно падали на плечи. Они обрамляли милое смуглое лицо с большими, такими же темными, как волосы, глазами. Солдатская гимнастерка так красиво облегала стройную фигуру девушки, что, казалось, и нежный шелк не был бы на ней так хорош.

Невольно каждый следил за неторопливыми движениями девушки, не смея сказать ей ни одного слова, ни одной шутки. И только Виктор Корнеев, забыв обычную свою стеснительность, задорно спросил:

— Девушка, укажите мне место, где цветут такие прелестные создания, и я после войны проведу там остаток дней своих.

Легкий смешок возник в группе летчиков, но девушка так строго сверкнула глазами в сторону Виктора, что он застыл с бессмысленной улыбкой на лице. Именно в этот день Виктор вынужден был безуспешно отбиваться от словесных атак друзей, признать свое полное поражение и вдобавок ко всему влюбиться.