Дмитрий Кудис - Рубежи

— Существует ли наука, сложнее науки познания людей? По-моему, нет, не существует. И вот этой наукой нам надо овладевать. Мы слишком много говорим о технике, и наши выводы сплошь забиты техническими терминами. Мы хорошо разбираемся в приборах, в автоматике, изучаем метеорологию, быстро определяем, что и как сломано в результате происшествия; до сантиметра вымеряем место аварии и составляем объемистый акт с десятком подписей и в то же время от человека, допустившего аварию, находимся на расстоянии километров и не хотим приблизиться — вот что страшно! Если бы мы в людях разбирались так, как в технике! Но оказывается, на это не всегда нас хватает.

В зале одобрительный шум. Астахов не узнавал Ботова и смотрел на этого грузного человека с восхищением.

Не торопясь, Ботов пошел к своему месту и сел. Полковник Коротков неожиданно миролюбиво улыбнулся.

— Не хотел бы я, товарищи коммунисты, чтобы наше партийное собрание шло однобоко. Высказывайте свое мнение! Мы не противники критики, и вы это знаете. Но должен напомнить о необходимости критиковать не только других, но и себя тоже.

Поднял руку Ягодников. Председатель собрания кивнул головой. Степан казался спокойным, и начал он тихо, задумчиво:

— Помню, в детстве я спал на сеновале. Однажды услышал рокот над головой. Перепуганный, я выскочил из сарая. Солнце только что взошло. Низко летел самолет. Он сделал круг, всколыхнул травы, закачал кусты деревьев, стряхнул с крыши сарая пук соломы и скрылся за лесом. Видел я его впервые, но так видел, что жить уже спокойно не мог. Позже, в аэроклубе, я часто спал в кабине учебного самолета, с удовольствием вдыхая запах бензина, трогая приборы, ручку управления, как что-то священное для меня и очень дорогое. Потом летчик… много лет. Падал на фронте подбитый. Тогда врачи говорили: долго не пролетает. Я не верил до последнего года. И вот все… больше не могу… — Степан еще хотел что-то добавить, но махнул безнадежно рукой и пошел к своему месту.

Астахов попросил слова и направился к трибуне, еще не зная, что скажет. Еще на первом партийном собрании, когда он только прибыл в эту часть, он подметил, что здесь на партийном собрании люди привыкли держать себя как-то особенно непринужденно, откровенно. Каждый говорил о том, что его волнует, беспокоит, не боясь ошибочных толкований: поправят, если неправ, одобрят, если дело говоришь.

— Я тоже вырос на аэродроме, — начал Астахов, — и не могу представить, что буду делать, когда врачи скажут и мне свое «нет». Я — это отдельный человек, товарищ Ягодников, но здесь «мы», а не «я», и за нами Родина, интересы которой мы защищаем в этом суровом краю. Обращаясь к Ягодникову как к коммунисту, я спрашиваю его: имел ли он право так замкнуться в себе, уйти от товарищей, от коллектива и самому бороться с собой! Такая борьба в одиночку ни к чему не приведет. Хорошо, что хорошо кончается, а в авиации «чуть-чуть» не считается. По этой формуле нам жить нельзя. Я присоединяюсь к мнению коммуниста Ботова: Ягодников не думал о нас, о коллективе, когда ехал на аэродром, да не думал и о том, что его жизнь должна в любых обстоятельствах быть полноценной и содержательной. Для этого не обязательно летать, раз уж нельзя летать. Я против того, чтобы наказывать коммуниста Ягодникова, он уже сам себя наказал. Но я за то, чтобы по-настоящему знать людей, изучать их не только в воздухе, а прежде всего на земле. Воспитывать в них чувство ответственности за судьбу всех. Надо знать Орловых… — Астахов вдруг вспомнил свой лихаческий полет над морем. — Есть Орловы в разных званиях (в зале кто-то хихикнул). Предлагаю ограничиться разговором с Ягодниковым.

Выступало еще несколько человек, в том числе и Орлов, ругавший себя за плохую подготовку к полетам (это понравилось коммунистам: раньше Орлов избегал говорить о своих слабостях).

Решение было единогласным. Полковник Коротков снисходительно улыбался.

Когда выходили, на улице начиналась пурга, по поселку метался дикий, стонущий ветер. Пригибаясь чуть не до земли, закрыв воротниками лица, двигались ощупью, на огни. До гостиницы добрались с трудом. Половинкин быстро уснул. Летчики не спали. Страшный порыв ветра ударил в прикрытые снегом стены домика, и от этого удара качнулись лампочки. Сидели долго, вспоминая прошлое, и в этот вечер впервые Астахов задал себе вопрос: жизнь перешагнула на вторую половину, а где же был кульминационный момент ее? На фронте? Здесь? Или он ошибается, и та вершина, с которой начинается спуск, еще только будет для него.

Двое суток бушевал ветер. Из квартир не выходили. Питались консервами, колбасой, рыбой. Рассказывали, будто кто-то, не выдержав одиночества, пытался дойти до соседнего домика. Спасательная аварийная команда, связанная цепочкой, обнаружила его, полузасыпанного снегом, в нескольких метрах от собственной квартиры. Блуждал около часа. Могли бы и не найти, тогда гибель в снегу. На третий день пурга оборвалась. Небо заискрилось звездами и заполыхало сиянием: гигантские переливающиеся яркими красками ленты плясали в небе, ежесекундно меняя цвет и место; то они низко над горизонтом пошевеливают оранжевыми краями, то стремительно срываются и в центре, над головой, образуют ядро, воронку и тут же вновь рассыпаются голубыми, зелеными, красными полосами, причудливой бахромой и вдруг гаснут… Минута темноты, и снова небо в ярком огне, опять смена красок, как в калейдоскопе. Морозно. Плотно сжатый снег, твердый и скользкий, неподвижен. Дорог нет. Шумят моторами вездеходы. Около двух часов грохотали машины, стаскивая с посадочной полосы снег. Техники осматривали кабины, проверяли керосин в баках. Мощная струя сжатого воздуха вырывалась из баллона через резиновый шланг и выметала снег из расщелин лючков, стоек шасси, рулей. В середине дня, перед началом полетов, Астахов с Крутовым на двухместном самолете вылетели на разведку погоды. В кабине самолета тепло, уютно. Стрелки приборов горят голубоватым огоньком. На небе ни облачка. Воздух чист и прозрачен. Земля белая, притихшая. Через несколько минут полета — море, обсыпанное отраженными звездами. Хочется лететь выше, дальше от прибрежных льдов, торосов. Ни одного огонька, кроме звезд. Астахов передавал по радио на землю: погода отличная!

Но остальным в этот день летать не пришлось: в керосине обнаружили воду и в трубопроводах лед.

Ботов принял решение осмотреть все самолеты и баки с горючим, снять анализ. Спешно заменяли горючее на самолетах. Истребители должны быть готовыми взлететь в любых условиях, при любой погоде…

Когда летчики настроены на полеты, но их отставляют, нет желания уходить с аэродрома, тем более в хорошую погоду. Собрались в дежурном домике. Капитан Семенов, чуть лысоватый, со смеющимися глазами и вечно блуждающей на губах улыбкой — «душа парень», что-то рассказывал. Ботов и Пакевин снисходительно прислушивались, играя в шахматы.