Дмитрий Кудис - Рубежи

— Ты меня извини, Степан, но это не только сегодня. Откуда подул ветер?

— Говорю тебе — ничего. Полный штиль.

— Бывает. Тебе виднее, только не забудь, мы едем не в Дом офицера, а на полеты. Если что не так — не летай сегодня. — Астахов испытующе взглянул на Степана. Ему показалось, что тот смущен.

— Такого у меня еще не было: ехать на полеты и не летать. Все в порядке!

Николай сжал ему руку. Как бы там ни было, но этот разговор несколько успокоил Степана.

На аэродром прибыли в полдень. Только что воздух был серым, предрассветным, и опять темень. С моря дул влажный ветер, но без признаков тумана. Летчики приняли самолеты, прослушали метеосводку. Последние указания командира, и самолеты поднялись в воздух, в ночь.

Едва успев убрать шасси, Степан окунулся в плотные облака. Верхний край их далеко, но и за облаками полет возможен только по приборам — ни земли, ни неба… В таком полете приборы заменяют разум. Пока Степан пробивал облака вверх, он не следил за часами. За облаками, когда напряжение ослабло, стал часто поглядывать на циферблат, и от этого время, казалось, шло медленнее. Чем полет по маршруту в такую ночь, уж лучше перехват и воздушный бой. Тогда время бежит более стремительно, да и некогда смотреть на часы. На заданной высоте Степан почувствовал легкое головокружение и неровные удары сердца. Он заставил себя думать только о приборах и не давал разрастаться тревожному чувству.

По радио передали, что перехватчик атаковал его на полпути к аэродрому. Невидимый, стремительный, он где-то прошумел рядом, не оставляя следа. Было досадно, что не заметил атаковавшую машину, но от сознания, что где-то в темном мрачном пространстве есть еще самолеты, пропало чувство одиночества. Степан снизился до средней высоты. Двигатель и сердце работали хорошо. Двигатель лучше. Он почти никогда не отказывает, выбрасывая за одну минуту десятки килограммов горючего: сзади беспрерывный огненный поток вырывается из двигателя с огромной скоростью и с той же скоростью мчит самолет вперед.

Пока истребитель был в горизонтальном полете, Степан не испытывал болезненных ощущений, но после разворота на посадочный курс в облаках почувствовал, как тошнота подступила к горлу, в голове опять появился шум, а охватившая все тело слабость мешала видеть, соображать… Казалось, на голову сверху давит что-то огромное и тяжелое, что нельзя увидеть. Степан торопливо открыл аварийную подачу кислорода. Стало легче, но головокружение не проходило. На секунду он прикрыл глаза, но тут же открыл: показалось, что, помимо его воли, самолет начало кренить. Инстинктивным движением хотел выровнять самолет, но приборы убедили в том, что истребитель летит без крена. Иллюзия. Вестибулярный аппарат. Как много слышал Степан раньше обо всем этом! Верь только приборам, но видеть их становится все труднее. В глазах темнеет, стрелки уже не голубые, а зеленые, и он не может распределить на них своего внимания. Появилась боль, она охватывала лоб, зубы. Степан перестал чувствовать самолет. По радио запрашивали высоту полета, но он молчал, и голос в телефонах был для него только голосом, звуком из какого-то отдаленного от него мира. Волнение болезненно сжало сердце, и гулкие удары его словно били в мозг… Истребитель переваливался с крыла на крыло. Нет, это только ощущение. Самолет по-прежнему устойчив. Только бы не потерять способность управлять, видеть. Облака кончились, внизу берег моря, скалистый, с торосами, впереди огни аэродрома. Земля не видна, море тоже, только огни. Степан взглянул на высотомер: стрелка около нуля. По радио настойчиво требовали не терять высоту. Голос был грубый, резкий и тревожный. Руководитель полетов по-разному действовал на его психику, совершенно не зная, что с ним. На этот раз он уже приказывал настойчиво, неумолимо… И вот смысл команды дошел до сознания, и Степан взмыл кверху. Вовремя! Земля под ногами, и прикоснуться к ней сейчас колесами — значит погибнуть, сгореть! Теперь он дотянет до аэродрома, несмотря на острую боль уже в глазах. Огни… Еще немного… Луч прожектора мелькнул в стороне, впереди светлый «пятачок». Дотянуть до него! И, когда освещенная полоса зарябила в глазах, Степан судорожно убрал газ. Истребитель отскочил от земли, на малой скорости покачался в воздухе, затем резко накренился… Колесо и крыло одновременно ударились о бетонную дорожку. Степан сжался в кабине. Он плохо видел землю и не мог предотвратить грубой посадки. Самолет бежит — значит шасси целы. Он облегченно вздохнул. Когда истребитель кончил пробег, Степан срулил с посадочной полосы, остановил двигатель, не спеша, дрожащими руками отстегнул ремни, вылез из кабины и подошел к концу плоскости: консоль крыла была исковеркана, поломана. Клочьями висела обшивка. И нервы Степана сейчас напоминали разорванную плоскость самолета, когда-то его самолета. Когда-то… Не дожидаясь техника с машиной, чувствуя страшное безразличие ко всему решительно, Степан медленно ушел в черноту ночи, подальше от огней…

И еще один случай в этот злосчастный день: через несколько минут после посадки Ягодникова Орлов приземлился с большим перелетом, почти на середину полосы и резким торможением сорвал покрышки колес шасси. Что было с Ягодниковым, летчики не знали. Ботов прекратил полеты и приказал построить летный состав. Темнота скрывала его лицо. Массивная фигура была неподвижной. Говорил он, с трудом сдерживая готовую вырваться наружу злость.

— Вы к чему готовились: на полеты или за гольцами на озеро? Я спрашиваю, к чему вы готовились?

Пауза. Тишина. Астахов понимал командира и испытывал неприятное чувство от сознания, что он, его заместитель, тоже повинен в плохой подготовке к полетам.

— Орлов! Выйти из строя!

Орлов знал, что так будет. Он вышел на середину и понуро стоял, готовый провалиться сквозь землю. «Чертова самонадеянность! Ведь он же отлично мог рассчитать и сесть. Так тебе и надо!» — ругал он себя.

Ботов продолжал, не меняя тона:

— Может быть, половину тундры заставить прожекторами? Полярная ночь не для тебя? Летать будешь, когда наступит день? Солнышко над головой, светло… — в его голосе слышались саркастические нотки. — Отстраняю от полетов! — вдруг взревел он, повышая голос до хрипоты. — Весь полк отстраняю. Завтра буду проверять каждого. Можете идти спать.

Ботов влез в машину, которая мгновенно растворилась в темноте. Астахов подумал, что завтра он отойдет и изменит решение в отношении к Орлову, но накажет и здорово. Хуже со Степаном. Командир не говорил о Ягодникове, понимая, что здесь торопиться с выводами нельзя. Астахов всматривался в лица летчиков: Степана в строю не было. Техники закатывали самолеты на свои места. Николай спросил у Крутова: