Камал Абуков - Балъюртовские летописцы

Вот статья Явмурзаева „А в Казмаауле культура в загоне“. Заголовок подчеркнут красным карандашом, на полях замечание: „Не слишком ли категорично звучит?“ Смотрю дальше. Вот отрывок из этой же статьи: „Плохо обстоит дело с санитарией на улицах и во дворах колхозников. Стены многих домов не побелены и имеют невзрачный вид. Часто можно встретить кучи мусора и навоза. Но аульчан это не волнует. К этому здесь уже привыкли!“ Против этого абзаца стоит огромный вопросительный знак и написано: „Бесценный факт для наших недругов!!!“

Вот статья „Ботаюртовские кустари“ — о бытовом обслуживании сельского населения. Против предложения: „На кутанах, на крупных молочнотоварных фермах остро нуждаются в сапожнике, парикмахере, портном, фотографе“ — стоит замечание: „Так ли?“ Ниже: „Изучением спроса населения работники быта не занимаются…“ Замечание: „Зачем обобщать“?

Передо мной рейдовый материал „Недоходный товар… А читатель все ждет“ — о книжной торговле на селе.

„Мы на складе Балъюртовского сельпо. Тысячи книг свалены в углу барака. Это только художественная и специальная литература. Отдельно — учебники, которых еще больше. В первой груде книг удалось „раскопать“ разрозненные тома собраний сочинений Пушкина, Тургенева, Горького, сборники стихов Расула Гамзатова, многие книги дагестанских писателей. Но в села все это богатство не отправляют. Считают „недоходным товаром“. „Была бы водка — не лежала бы“, — сказал нам завскладом“.

Этот абзац Салавдин Алханович выделил вопросительными знаками с обеих сторон и написал: „На чью мельницу льете воду?“

Вот так! И сколько еще вернувшихся назад статей с подобными пометками на них! Теперь, дорогой редактор, сиди ломай голову. Днем призывай своих сотрудников к принципиальности, боевитости, а вечером думай, как бы сгладить острые углы в их статьях. Веселая, братец, у тебя жизнь!

Вспоминаю рассказанную когда-то отцом притчу, только теперь я понял по-настоящему ее смысл. Сложила женщина во дворе летнюю печь — кёрюк. Пришла к ней соседка и говорит: „Зачем же ты поставила ее топкой на юг?“ Хозяйка подумала-подумала и переделала. Пришла другая соседка: „Вах, где это видано, чтобы кёрюк был повернут к северным ветрам?“ Женщина снова переделала. Пришла третья соседка: „Дом у тебя стоит окнами к восходу, а кёрюк, наоборот, смотрит на запад. Кто ж так делает?“ Бедная женщина опять начала ломать печь. В это время вернулся ее муж и спросил, чем она так расстроена. Когда он узнал, в чем дело, рассмеялся: „Если хочешь всем угодить, сложи кёрюк на арбе, куда покажут твои соседки — туда и повернешь“.

Вот и я в таком же положении, как эта женщина. Хочу делать дело, а надо думать о том, как воспримут наши недостатки соседние районы, о том, как отнесутся к критике „наверху“, и о том, какие выводы может сделать „незрелая читательская масса“, и о том, как на все это посмотрят „наши недруги“… Но газета ведь не кёрюк, ее не установишь на арбу!..

Утром пойду в райком, постараюсь объяснить Салавдину Алхановичу, что нельзя бояться всего и всех, в том числе самих себя…

Уже второй час ночи, надо спать. Сегодня после обеда разболелась голова, и все никак не проходит, хотя я и глотал какие-то таблетки. Теперь вот стало еще и тошнить, в правом боку колет, на лбу выступает холодный пот. Грелку, что ли, приложить к боку? Но где взять грелку? У меня нет, а тетка спит, будить ее неудобно — она то и дело жалуется на бессонницу, а теперь вон как храпит. Ничего, вытерплю…»

Из дневника Алимова

«Я в больнице. Аппендицит. Вчера сделали операцию. Писать неловко, тянет шов, но что делать? Здесь такая скука.

В моей палате еще восемь человек — все послеоперационные. Когда узнали, что я — редактор газеты, главврач дал указание перевести меня в изолятор, другими словами, в отдельную палату, но я наотрез отказался. И не жалею об этом, хотя там, конечно, было бы в сто раз удобнее.

Сегодня с утра у меня уже перебывала половина редакции. Первым пришел Галич — в белом халате он был какой-то для меня новый, суровый, отчужденный, я даже не сразу узнал его.

Потом пришла Муслимат Атаевна, принесла штук пять банок с компотом, и все разным.

— Это я сама делала, домашний, так что можешь пить спокойно. Открыть вот эту — айвовую?

— Спасибо, сейчас не хочу. Ну, как там у нас, в редакции?

— Ой, как узнали, что вы в больнице — такой поднялся переполох! Ужас прямо! — Муслимат Атаевна наклонялась к самому моему уху, зашептала: — Я, первым делом, в райком побежала — к Салавдину Алхановичу, говорю, надо добиться хороших условий для вас. Он сейчас же позвонил главврачу, я сама слышала… Все переживают, даже Варисов!

— Что-то на него не похоже, — удивился я.

— Нет, нет, он тоже переживает, привет вам передавал. Какая, говорит, странная штука — жизнь, только что бегал, суетился, дергался — и уже не дергается.

— Ничего, я еще буду дергаться!

— Конечно-конечно, будете, обязательно, — готовно поддакнула Муслимат Атаевна, не понявшая ни насмешки Варисова, ни моего ответа на нее.

В эту минуту кто-то постучал в больничное окно. Я повернул голову и увидел за двойными стеклами улыбающихся до ушей Игитова и Микаилова. Игитов поднял над головой сплетенные руки и потряс ими в воздухе, как делают большие руководители на демонстрациях, таким образом он приветствовал меня и одновременно давал знать, что он со мной, что я могу быть спокоен. Микаилов смотрел не на меня, а скорее на самое окно, будто рассматривал окопные рамы, прочно ли они сделаны. Вообще говоря, у Микаилова деловой подход ко всем явлениям жизни, ко всему живому и мертвому. Однажды, взглянув на единственное дерево во дворе нашей типографии, высокое, мощное, он сказал: „Красивое!“ — и тут же деловито добавил: „Какая балка пропадает…“

„Прошла еще одна ночь, и еще один день. Я уже поднимаюсь с постели, все говорят: чем раньше встанешь — тем лучше. Нечего залеживаться, я скучаю без работы. Завтра выйдет в свет очередной номер газеты и опять без меня. И все-таки я счастлив, счастлив оттого, что на дворе уже весна, скоро окончится март, значит, пройдут всевозможные беды, у нас, у кумыков, видно, недаром говорится: март прошел — беда прошла. Тяжелый месяц март. Вот и меня вдруг ни с того, ни с сего сшибло с ног.

Сегодня мне передали букет подснежников и коротенькую записку: „Пожалуйста, скорее поправляйтесь! Заира“. Я целый день держу эту записку в руке, как, будто она живая, и счастлив, как, может быть, никогда не был в жизни.

Еще два-три дня, и я попрошу выписать меня из больницы. Практически я здоров“.

На другой день утром, во время обхода, лечащий врач сказал Алимову: