Камал Абуков - Балъюртовские летописцы

— Вы хотите разделения труда по национальным соображениям, — нахмурился второй секретарь, — поддакиваете религиозным чувствам отсталой части населения?

— Нет, — возразил Алимов с невольной улыбкой, — я говорю о традициях, сложившихся веками. Обществу всегда было выгодно разумное разделение труда. Каждый должен делать то, что умеет делать лучше, чем другие. Мы даем государству, допустим, шерсть и молоко, другая республика занята в основном поставками пшеницы, третья — нефти, четвертая — леса, и это закономерно. А что касается религиозных чувств, то тут нельзя рубить сплеча… Впрочем, лично я не испытываю никаких предрассудков, и мне и тысячам других дагестанцев они не мешают есть свинину…

— А Бекишева? Что ей мешает, по-вашему? — раздраженно спросил Салавдин Алханович.

— Может, религиозные предрассудки, а может, и что-то другое, — пожал плечами Алимов. — Но что вы все упираете на Бекишеву, словно на ней свет клином сошелся? Разве дело в одной только Бекишевой? Стоит ли все это слез, нервотрепки, шумихи, которую мы поднимаем, стоит ли из-за этого разбивать семью? Не искусственно ли раздуваем мы кампанию?

Трудно сказать, чем бы кончился спор между Салавдином Алхановичем и Казбеком, если бы первый секретарь, подняв усталые глаза от бумаг, не сказал тихо:

— Все, товарищи, считаю вопрос исчерпанным… А ваша самостоятельность, товарищ Алимов, мне нравится. Вы свободны.

Алимов кивнул обоим секретарям и вышел из кабинета.

Из дневника Алимова

«Галич очень хороший журналист, он давно перерос нашу газету. Он хочет писать, а обязанности ответственного секретаря фактически не дают ему такой возможности. Наверное, нужно назначить его заведующим отделом партийной жизни. Он мог бы давать отличные статьи по наболевшим вопросам культуры и экономики района.

Хороший журналист и Варисов. Перо у него острое, бойкое, но он любит палить по воробьям из пушки. Большой мастак на заголовки: „Конец удельного князька“, „Начальник улыбнулся“, „Чертополох“ и т. д. И не хочешь — прочтешь статью с таким названием, руки сами потянутся к газете. Варисов человек дальновидный. Он не теряет связь с республиканской газетой и нет-нет да и напомнит нашему руководству, что может пальнуть и с более высокой башни, чем наша „районка“. Так по ночам сторожа на бахчах время от времени стреляют из ружья, напоминая, что они не спят и при оружии.

Хункерхан Хасаев дал мне свою повесть. Вся она построена на материале о Бекишевой. Надеется, что будем печатать ее в газете. К сожалению, это невозможно… но как сказать Хункерхану?..»

С неприятными делами и разговорами Алимов старался покончить утром, не откладывая их в долгий ящик. На сегодняшний день у него было назначено три беседы с сотрудниками — две не очень приятные, а третья, с Муслимат Атаевной, легкая, радостная.

Первым делом он пригласил к себе Хасаева.

Маленький, большеглазый, с впалыми щеками, Хункерхан вошел в кабинет Алимова словно крадучись. И зимой, и летом он был одет всегда одинаково: коричневый пиджак с лоснящимися бортами, черная нейлоновая рубашка, короткие брюки какого-то неопределенного цвета, в первый и последний раз выглаженные на фабрике, дешевые ботинки. Лицо Хункерхана пожелтело от усталости, глаза были красные, верно, от ночной работы. Алимов знал, что по вечерам Хункерхан пишет заметки для республиканского радио, телевидения, газеты, вернее сказать, не пишет, а переделывает напечатанное в их «районке». И хотя это дело не вполне законное, Алимов не говорит об этом Хункерхану, тем более что свои скромные гонорары тот не пропивает, а приносит семье.

— Садитесь, — предложил ему стул Алимов. — Думаем перевести вас ответственным секретарем. Это и для вас неплохо, и для газеты хорошо. Секретарское дело вы знаете, типографию тоже.

Алимов думал, что Хункерхан обрадуется, но Хункерхан никак не прореагировал на его слова, только еще больше втянул голову в плечи.

Помолчали.

— Так что же? — спросил Алимов. — Согласны?

— А повесть? — Хункерхан сделал паузу. — Повесть не волнует, не впечатляет… особо?

— Повесть? Гм… — Алимов не находил нужных слов. — Повесть… что ж… повесть я прочитал, там много хорошего, но мы… не сможем ее напечатать. Там, понимаете…

— Может, хоть немножко понравилась? — робко спросил Хункерхан.

— Немножко — да, — смутился Алимов, — что ж, немножко понравилась, там есть и хорошее. Но поймите, Хункерхан, сам сюжет повести очень уж неестественный. Возьмите главную сюжетную линию — Маржан и Камиля. Она, активная комсомолка, вопреки запретам суеверного отца, пошла на свиноферму, а Камиль, узнав об этом, пишет ей из армии рассерженное письмо, угрожает, что останется на Севере, женится… Комсомольская организация колхоза обсуждает его письмо на общем собрании и принимает решение: просить командование воинской части наказать Камиля…

— Но тут есть одна маленькая деталь, — робко прервал Казбека Хункерхан, — Маржан ведь не сама передала письмо на комсомольское собрание, а это сделала ее подруга.

— Это не спасает положения! — сказал Алимов. — Повесть не удалась…

— Валлах… — Хункерхан глубоко вздохнул. — Честно говоря, думал: тема модная, свиньи у нас в почете. Думал, издадут — и обществу будет польза, и детям штаны куплю. У меня семеро…

— Знаю, — Алимов встал из-за стола, — может, я помогу вам издать книжку стихов, стихи у вас лучше получаются. Я бы позвонил Сергачеву и попросил при рассмотрении издательских планов иметь вас в виду, можно подсказать и Союзу писателей.

— В Союзе писателей меня знают, меня там поддержат! — оживился Хункерхан.

Простая душа — он все принимал за чистую монету. Стоило человеку улыбнуться ему — он уже считал его своим другом. А в Союзе писателей умели улыбаться, там улыбались всегда, так что Хункерхан был уверен, что все писатели республики — его личные друзья. И никогда ему не приходило в голову, что, может быть, отчасти и по доброте этих «друзей», он, достигнув сорокасемилетнего возраста, все еще ходит в молодых поэтах. Его приглашают на все совещания молодых писателей республики, на каждом хвалят, отмечают творческий рост. А издал он за свою жизнь одну-единственную малюсенькую книжечку под скромным названием «Начало», и началу этому все не видно продолжения.

— Через месяц надо сына женить, — без всякой связи глухо обронил Хункерхан. — Что делать?! Ведь все это — деньги…

— О, это большая радость!

— Какая там радость — на русской женится! Мы ее не знаем, она нас не знает. Из Саратова… — Хункерхан сказал это так печально, что Алимову показалось, он вот-вот заплачет.

— Что ж с того, что русская? — искренне удивился Казбек. — Вы же интеллигентный человек, что за предрассудки! Главное — они любят друг друга?