Камал Абуков - Балъюртовские летописцы

— Я в курсе дела, — перебил Салавдин Алханооич. — Меня интересует не история вопроса, а возможные перспективы, которые за ней стоят. Мне, например, ясно, что вы, как редактор, редактор молодой, неопытный, совершили грубую ошибку, осудив в коллективе Микаилова. Статья-то хорошая, нужная. А осудить надо было Бекишеву и ее жениха. Вместо того чтобы трудиться, делом ответить на призыв партии, развели тут демагогию. Подумаешь, им не нравятся свиньи! Да теперь все силы должны быть брошены на решение этой важной, государственной задачи, а они, видите ли, хотят дискутировать о вкусах. Чем хуже их Мантаев — кумык, ставший прославленным свинарем?! И кто же продолжит это патриотическое начинание, если не молодежь? — Салавдин Алханович все больше накалялся. Алимов подумал, что этими же словами говорил на обсуждении Варисов. Значит, Варисов уже побывал здесь. — Свяжитесь с райкомом комсомола, — продолжал секретарь, — я им скажу: надо раздолбать и ее и особенно его, этого жениха, — на собрании, в статье — не имеет значения! Надо уметь давать вещам острую политическую оценку…

— Мы подумаем, что предпринять, — сказал Алимов.

— Когда Гамильтон, вождь пурийцев, задумал привести неожиданно в Сицилию свой флот, он не сообщил командирам о курсе движения, а вручил им запечатанные таблички, где был указан маршрут, и приказал вскрыть эти таблички только в случае крайней необходимости, если судно будет сбито бурей с курса и потеряет из виду флагманский корабль…

«Ну вот, — подумал Алимов со скукой, — теперь это надолго, его любимый конек — подкреплять свои рассуждения древней историей, поступками и высказываниями выдающихся полководцев. Должно быть, сам мнит себя таким полководцем»…

— Вот… А вы, товарищ Алимов, не вручайте нам запечатанных табличек, а четко и прямо скажите о взятом вами курсе, — закончил Салавдин Алханович и, шумно выдохнув, откинулся на спинку кресла.

— Пока я не могу сказать ничего определенного. — Алимов пожал плечами. — Мне самому еще неясно, что следует предпринять…

— Плохо, Алимов. Очень плохо!

— Может быть, и плохо. Но я не убежден, что курс на интенсивное развитие свиноводства — это ударный фронт в условиях Дагестана.

— Да? — Брови Салавднна Алхановича удивленно поползли вверх. — Это уж, брат мой, совсем плохой показатель! Вы, оказывается, не научились еще мыслить государственно. Всеми дело это признано целесообразным, а вы до сих пор еще не убеждены! — Ироничная улыбка тронула его пухлые губы. — Вот это да! Это уже показатель вашей политической незрелости. Печально, очень печально…

С самого утра в редакции царила атмосфера небывалой деловитости. Все были на своих рабочих местах, даже Галич сидел в кабинете и, что-то напевая, весело правил статьи, лихо чертил макеты, громко распоряжался:

— Хункерхан, немедленно тащи еще сто строк! Микаилов — пятьдесят! Быстро! В темпе!

В одиннадцать часов утра Алимову уже принесли сразу две полосы.

— Две другие будут часа через полтора, — сказала Заира и улыбнулась Казбеку заговорщицки, лукаво, как будто они оба были посвящены в какую-то тайну.

А тайна была немудрящая: сегодня в честь годовщины Советской Армии в редакции решили устроить банкет. Договорились, что сядут за стол, как только подпишут газету в свет, вот и гнали изо всех сил.

К трем часам дня газета была подписана.

— Рекордный срок! — ворвался в кабинет Алимова Галич со свежим, остро пахнущим типографской краской номером и победоносной улыбкой на лице.

Следом за Галичем вошел и директор типографии Игитов.

— Значит, можем? — улыбаясь, сказал ему Алимов. — Можем выпускать газету в срок, когда захотим!

— Валлах, можем, еще как можем! — просиял Игитов.

— Вот и надо закрепить этот темп, эту четкость, — сказал Алимов.

— Закрепим на сегодняшнем банкете, — засмеялся Галич. — Как думает директор типографии? — Володя похлопал Игитова по плечу, и его полушубок издал такой звук, какой раздается, когда вытряхивают палкой ковер, кстати сказать, над плечом Игитова поднялось облачко пыли.

— Валлах, закрепим! — радостно кивнул Игитов.

В кабинет заглянула Муслимат Атаевна.

— Детки, ждем к столу! — сказала она совсем по-домашнему.

Стол был накрыт в секретариате, окна от чужих глаз занавешены газетами.

Вначале все держались очень скованно, чинно, громко и настойчиво ухаживали друг за другом:

— Вы рыбку будете?

— Разрешите, я положу вам салату?

— Позвольте салфетку?

— Разрешите налить вам сухого?

Через полчаса всю эту чопорность как ветром сдуло…

— Сегодня праздник наших доблестных солдат, офицеров, генералов, — начал свой тост Алимов, — сегодня праздник мужчин. Среди нас есть фронтовики, люди прошедшие сквозь пламя войны, — Алимов посмотрел на Варисова, тот сидел, не поднимая головы. — В их числе наш старший товарищ и опытный журналист Махтибек Варисович Варисов. Я предлагаю выпить за его здоровье, пожелать ему долгих лет жизни и беспокойства… — все сидевшие за столом насторожились, — творческого беспокойства, дорогие товарищи!

Все облегченно вздохнули и стали чокаться с Варисовым и друг с другом.

— А помнишь, Махти, — крикнул Игитов с дальнего конца стола, но звон стаканов и общий шум застолья заглушил его голос. — Помнишь, Махти, нас провожали вместе! — не унимался Игитов.

— Еще бы не помнить, — бесстрастно ответил Варисов, — ты и тогда мешал мне.

— Как мешал? — удивился Игитов.

— Все время врывался в круг и не дал мне как следует потанцевать с любимой девушкой.

Все засмеялись.

— Слушай, Игит, а разве с Чабуваловым вы на фронте не встречались? — с невинным видом спросил Галич.

— Какой там Чабувалов! — красный от выпитого, Игитов презрительно махнул рукой. — Он и близко на фронте не был!

— А он хвастался, что ты был под его командой, — не унимался Галич.

— Да ну его, слушай больше! — возмутился Игитов. — Только он приехал редактором — заходит в типографию, кричит, шумит. Я терпел, терпел, потом говорю: «Подожди, дорогой товарищ, кем ты будешь?» — «Редактор», — говорит, «Таких редакторов, — говорю, — я видел восемь штук, все ушли, а типография и товарищ Игитов остались на месте».

Теперь пили без тостов, хотя тосты участились, один Игитов сказал не меньше десяти.

Алимову было интересно наблюдать за своими коллегами в столь непривычной обстановке. Вот Муслимат Атаевна долго перебирает вилкой кусочки мяса в общей тарелке, достает самый лучший кусочек и протягивает его Хункерхану: «Бери, хороший кусок, мягкий, у тебя же зубов нет». Вот Галич сосредоточенно возится с магнитофоном, у него что-то не получается, и он нервничает. Роза улыбается чему-то своему, далекому, а Игитов смотрит во все глаза на бухгалтера Валентину Капитоновну. Заира сидит грустная, ей очень идет ее розовый джемпер. Даже Варисов показался ему сейчас человеком милым и добрым. «Может, я зря с ним воюю? — подумал Алимов. — Все-таки он повидал жизнь, многое пережил…»