Геннадий Семенихин - Взлет против ветра

— Подлюга! — закричал Баталов. — Завтра же запланировать мне полет в этот район на свободную охоту. Ведомым дать Яковлева из второй эскадрильи. Я покажу этому фигляру.

Начальник штаба майор Опрышко, у которого была в эвакуации где-то под Ташкентом многодетная семья, увещевающе произнес:

— Опомнитесь, Антон Федосеевич. К лицу ли вам, командиру отдельного полка, поддаваться на провокации какого-то прощелыги?

У Баталова побелели губы, и он непреклонно сказал:

— Нет, Олег Николаевич, это не прощелыга. Это сильный и опасный враг, и с ним надо посчитаться.

Начальник штаба укоризненно вздохнул.

— Как хотите, Антон Федосеевич, но ведь это же безрассудство и мальчишество. Я вас категорически осуждаю.

— Осуждайте меня сколько хотите, — возразил Баталов, — однако на завтра вылет парой на свободную охоту запланируйте. И не беспокойтесь. Старший лейтенант Яковлев — надежный ведомый.

Три дня подряд появлялся в этот час над линией фронта вместе со своим ведомым подполковник Баталов, надеясь на встречу с фашистским асом, сбросившим на их аэродром вымпел с наглым вызовом, но никого не встретил. Во все стороны расстилалось голубое весеннее небо, и ни одного «мессершмитта» в нем не было.

Вспоминая потом со всеми мельчайшими подробностями совершенные полеты, он не мог отделаться от ощущения, что где-то, на каком-то этапе маршрута фашистский ас наблюдал за ним, оставаясь невидимым, и почему-то не хотел вступать в открытый бой. С таким чувством ушел Баталов и в четвертый полет. Сначала все было так, как и в трех предыдущих полетах. Над линией фронта лениво постреливали зенитки, высоко проходили группы наших «петляковых», а пониже — «ильюшиных», и ни одной фашистской. машины. Пробарражировав около сорока минут, Антон Федосеевич приказал ведомому возвращаться. Они на большой скорости подошли к своему аэродрому.

— Садись первым, — передал Яковлеву Баталов. — А я еще один кружок сделаю.

Мотор на бензомерном «лавочкине», на котором летал командир полка, был новый, ревел, как зверь. Наблюдая за посадкой ведомого, Антон боевым разворотом набрал высоту и сделал щегольской переворот. Не успела машина стать строго в горизонтальное положение, как над ее фонарем сверкнула трасса. Косой черной тенью пронесся над машиной Баталова «мессершмитт», оставляя в воздухе тонкую струю отработанного газа. Баталов подумал о том, что непростительно зевнул, дав возможность фашистскому летчику незаметно приблизиться. Хорошо, что тот поторопился и открыл огонь с большой дистанции. Теперь только одно могло уберечь от новой атаки — высота, и он стал ее набирать. «Лавочкин» почти отвесно ввинчивался в нежно-голубое небо. Солнце победной весны озарило на его фюзеляже нарисованного петуха. Весело прищуривая глаз, петух по-боевому высоко держал голову с хохолком и плотно стиснутым клювом. На самолетных часах было два часа сорок пять по московскому или двенадцать сорок пять по берлинскому времени. На высотомере — три тысячи метров. Сломав вертикальную линию набора высоты, Баталов перевел «лавочкина» в горизонтальный полет и беспокойно осмотрел воздух над собой, внизу, слева и справа. Небо было чистое, как будто протертое, ни одной тучки не зацепилось на нем.

Новую атаку «мессершмитта» он предусмотрел своевременно и резким маневром оторвался от противника. Но уже через несколько секунд фашистский ас озадачил подполковника тем, что пошел на него в лобовую. Антон Федосеевич увидел стремительно надвигающийся острый кок фашистского истребителя и подумал: «Сейчас дам по нему из пушки». Но не успел его палец опуститься на гашетку, как «туз» круто отвернул вправо и стал заходить ему в хвост. Антон задрал нос «лавочкина» и свечой взмыл к солнцу в надежде атаковать врага с петли. Но этот обычный прием немец моментально разгадал и остался внизу, ожидая, когда машина Баталова зависнет в самой верхней точке и потеряет скорость. Это тоже было ясно подполковнику, и он, оборвав петлю, скользнул от противника в сторону. Два-три разворота — и машина немца в прицеле. Но опять палец не успевает нажать гашетку. Целым каскадом немыслимых фигур «мессершмитт» вырывается из кольца и теперь уже сам уходит «горкой» на высоту, стремясь оторваться от противника. У Баталова на вертикали машина сильнее-, и ему удалось подкараулить врага. Быстро сократилось расстояние. Но червонный туз сделал новую серию фигур и ушел из-под обстрела. Трасса пронеслась слева, не причинив вреда. И тогда Антон Федосеевич решился на крайнюю меру. Он бросил самолет в беспорядочное падение: пусть немец думает, что ранил его или убил. Виток за витком отсчитывала машина, недолго уже и до земли. «Мессершмитт» проскочил справа, победно гудя мотором. Лишь у самой кромки леса немец вывел свою машину в горизонтальный полет. Он не видел в это мгновение своего противника. Баталов плавным движением рулей прекратил падение. Капот истребителя поднялся. Эти несколько мгновений, когда враг не может тебя видеть, — как они ценны! У Баталова преимущество в двести метров, а хвост со свастикой впереди по курсу. Подполковник довел газ до предела, и «мессер» оказался в прицеле. «Лавочкин» вздрогнул от первой длинной очереди. Желтая дорожка снарядов оборвалась у хвоста фашистской машины. «Лишь бы по кабине не попасть! — пересохшими губами прошептал Баталов. — Он мне живым нужен». И вдруг закричал громко и продолжительно, не в силах унять бурной радости:

— А-а-а-а-а!

Из дыма и пламени, которыми были охвачены хвост и правая плоскость «мессершмитта», вывалился комок человеческого тела, и над ним на безопасном от падающего самолета расстоянии спокойно раскрылся спасительный купол парашюта. По бортовой радиостанции подполковник передал приказания начальнику штаба:

«Четвертый. Я — «Красный петух». Я — «Красный петух». Блокировать все дороги у «Рубина», послать поисковую группу к опушке леса. Брать только живым, и чтобы ни одной царапины. Ясно?»

«Я — четвертый. Вас понял», — спокойно ответил с земли майор Опрышко.

А Баталов, спикировав на снижающегося парашютиста, увидел, как тот в отчаянии закрыл лицо руками. «Нет, шалишь, — пробормотал Баталов. — Мы, русские летчики, побежденных не расстреливаем». И он пронесся мимо, покачивая машину с крыла на крыло. Посадочная полоса бежала навстречу. Толпа летчиков окружила самолет Баталова, его вытащили из кабины и принялись качать.

— Осторожнее, дьяволы! — крикнул Антон. — Уроните же, разгильдяи!

Подошел нахмуренный Опрышко.

— Антон Федосеевич! Ох, Антон Федосеевич! Вы из меня за эти двадцать минут форменного старика чуть не сделали. Уже и руки трясутся, и коленки дрожат.

Комполка обнимает его за плечи, ободряет: