Геннадий Семенихин - Взлет против ветра

— Сволочь! — закричал Баталов. — Ты хочешь прикончить меня над родным аэродромом, на глазах у друзей! — И он в бессильной ярости погрозил врагу кулаком.

Немец закивал головой в шлемофоне, как будто очень обрадовался этой угрозе, потом развел руками и опять показал пальцем сначала на себя, затем на Антона, потом вниз. И опять это означало: сейчас я тебя в землю!

Маневренный «мессершмитт» с червонным тузом на фюзеляже начал отставать, и Антон, холодея, понял: «Сейчас прикончит. Хорошо, хоть разведданные передал». Он скорее инстинктивно, чем осмысленно, бросил машину вниз и сделал это как нельзя вовремя, потому что трасса сверкнула над его кабиной. «Мессершмитт» взмыл и, сделав легкий красивый разворот, снова стал заходить в хвост. Сжавшись в комок, Баталов водил нос «ила» то влево, то вправо, надеясь вырваться из прицела. Но оторваться от «мессершмитта» ему не удалось. Тогда он резко сбросил газ и выпустил шасси. «Ил» потерял скорость. Силуэт фашистского истребителя проскользнул над ним, Легким движением ручки управления Баталов на мгновение приподнял нос своего самолета и сразу из всех пушек и пулеметов ударил по червонному тузу. Вражеский самолет на секунду остановился, будто обо что-то споткнулся в воздухе, и стал быстро чернеть от дыма. И тогда, еще не веря в свою победу, Баталов послал в него новый ливень свинца. «Мессершмитт» переломился в воздухе. Объятое пламенем хвостовое оперение отделилось от кабины и закувыркалось в синем, прокаленном морозом небе. В следующую минуту из горящей машины выпала черная фигурка летчика и понеслась к земле. Купол парашюта, наполняясь воздушным потоком, взметнулся над ней. Ярость бушевала в Баталове. Он опустил нос своего «ила» и стал под небольшим углом приближаться к парашютисту. В передней сетке прицела видел беспомощно барахтающегося немца.

— Смерти ждешь, гадина! — выругался Антон. — Прошить бы тебя пулеметом так, как вы наших добиваете в воздухе.

Но тотчас же он погасил в себе эту вспышку, увидев, что немец приземлится на их летном поле, откуда бежать ему не будет никакой возможности, и окажется хорошим подарком командиру полка, и не мечтавшему о таком «языке». Все же Баталов решил его попугать и трижды проносился над парашютом, делая вид, что хочет прошить летчика пулями. Потом он развернулся на полосу и, теряя высоту, зашел на посадку. Еще издали увидел, что к месту приземления парашютиста помчалась дежурная полуторка с красноармейцами из караульной роты, а следом за нею неслась «эмка» подполковника Коржова. Выбравшись из кабины после посадки, Баталов немедленно попал в объятия летчиков и техников, видевших бой. Едва от них отбившись, бросился на КП. Подполковник Коржов сидел за грубо сколоченным деревянным столом, на котором была развернута карта района боевых действий. На карте этой стояли телефоны, навалом лежали летные книжки и даже свеча в канделябре стояла на тот случай, если выключат электросеть. Начальник штаба, комиссар полка Авдеев и еще несколько старших командиров полукольцом окружали стол. Ватагу летчиков, загрохотавших было по ступенькам узкой лесенки, ведущей в землянку, Коржов решительно остановил коротким движением руки.

— Вы пока малость погуляйте на воздухе, хлопцы. А ты, Антоша, давай поближе. Заслужил.

Перед Коржовым вразвалку стоял немецкий летчик в сером разодранном комбинезоне. Два автоматчика караулили каждое его движение. Немец с интересом рассматривал низкие своды землянки темными миндалевидными глазами. Шлема и пояса на нем теперь не было. Многочисленные карманы теплого комбинезона были расстегнуты, лоб поцарапан, в слегка вьющихся светлых волосах таял снег. С трудом подбирая немецкие слова, Коржов выговорил:

— Вас ист ире наме?

Немец брезгливо передернул плечами и проговорил по-русски, лишь с трудно улавливаемым акцентом:

— Не надо напрасно мучиться, подполковник. Я иду вам навстречу и постараюсь облегчить нашу беседу.

Среди находившихся в землянке пробежал шепоток удивления. Фашистский летчик, а так хорошо говорит по-русски. Коржов в некоторой растерянности поднес к глазам пачку документов, изъятых у пленного.

— Дизе вас ист? — спросил он, теребя в жестких толстых пальцах черную книжечку.

Немец сделал нетерпеливое движение, и его чуть булькающий прерывистый голос наполнил землянку.

— Повторяю, кончайте спектакль, — заговорил он требовательно. — Не надо мучить меня ломаным немецким, если я прекрасно говорю по-русски. Вы держите в руках мое офицерское удостоверение личности. В нем сказано, что я барон Отто фон Корнов, полковник Люфтваффе, и с 1935 года служу в армии фюрера. Дрался в Испании, участвовал в польском походе, в боях за Нарвик. Теперь на Восточном фронте в особой группе асов. Советских самолетов успел сбить лишь один. Весьма сожалею, что так мало, — закончил он с усмешкой.

— Ах ты сволочь! — заорал Коржов и, схватив табуретку, занес ее над головой пленного.

— Отдай! — закричал на него комиссар и вырвал ее из сильных рук командира.

Немецкий летчик равнодушно повел глазами:

— Это и есть гуманное обращение советских военных властей с пленными?

Комиссар Авдеев ногой отпихнул табуретку, так что она с грохотом повалилась на пол, и закричал еще свирепее Коржова, которого только что унимал:

— Потише, полковник. А то я не посмотрю на то, что в ваших жилах течет баронская голубая кровь. Тресну так, что костей не соберете. Какое вы имеете право говорить о гуманности! Ваш путь по нашим дорогам — это путь насилий и зверств.

— Лозунги, — не совсем уверенно усмехнулся немец.

— Лозунги! — вскричал успокоившийся было Коржов. — А дети, которых ваши солдаты бросали под Вязьмой в колодцы! А пленные, которых в Смоленске и Минске вы живьем закапывали в траншеи! А беженцы, погибшие под гусеницами ваших танков! Это что? Лозунги?

На побелевшем лице полковника, выдавая волнение, дернулся мускул. Словно пытаясь защититься, он поднес к лицу обветренную жесткую ладонь.

— О майн готт! О, какой позор! И вы обвиняете в этом меня, наследника рода фон Корновых! На нашем фамильном гербе написаны слова: мужество и справедливость.

— Нас не интересует ваша геральдика, — прервал его комиссар Авдеев, — можно подумать, это не вы штурмовали на своем «мессере» колонны наших беженцев и расстреливали с воздуха женщин и дряхлых стариков.

Немецкий полковник сделал протестующий жест.

— Война — это страшная штука, и в ней нельзя обойтись без жестокостей. Но, честное слово, я не вешал вашу Зою Космодемьянскую и не бросал в колодцы грудных детей. Я не верю, что это могли сделать солдаты великой Германии.

— Воспитанные на идеях Ницше, — подсказал комиссар Авдеев.