Геннадий Семенихин - Взлет против ветра

— А мы вашу дочку не разбудим?

— Что вы, — таким же шепотом ответила Елена, — ракетами пали — не разбудишь.

Оттого что было темно и они говорили шепотом, сами не замечая, они быстро утратили ту скованность, которая ими владела, пока шли они к дому через парк. Женщина сняла косынку, потом прикоснулась к мокрому плащу.

— Разрешите, я помогу, — предложил вдруг Аркадий и нетвердыми, плохо повинующимися пальцами одну за другой стал расстегивать пуговицы на ее плаще. Он помог ей высвободиться из рукавов, стал вешать плащ, но не дотянулся до крючка. Мокрый плащ с шуршанием упал на пол. Елена приглушенно засмеялась и, поправляя прическу, закинула руки за голову. И, когда он ее обнял, она даже не сделала попытки отстраниться. У нее были горячие щеки и очень холодные губы. Она их долго не отрывала, а потом доверчиво ткнулась лицом в мокрое сукно его расстегнутой шинели.

— Лена, как же это? — нежно проговорил Аркадий. — Вот и переступили мы черту.

— А ты жалеешь? — прервала она сердито.

— Я? — рассмеялся Аркадий и на мгновение замолчал, испугавшись, что смех этот вырвался слишком громко. — Неужели ты ничего не заметила даже после нашей самой первой встречи?

— Ничего, кроме твоих сияющих мальчишеских глаз… А ты?

— Откуда же? Ты такая непроницаемая.

— И в тот день, когда я нашла тебя перед ерским собранием, на котором тебя собирались осуждать за аварию? Ты и тогда ничего не заметил?

— Заметил, Леночка… только тогда я немножко понял.

— Что же ты понял? Говори.

— Что тебе далеко не безразлично было, трус я или нет.

— Спасибо хоть за это.

Они долго стояли обнявшись. Наконец Елена сказала:

— Любовь часто бывает слишком слепая.

— А может быть, слишком зрячая, — неуверенно возразил Аркадий.

— Это когда она основана на рассудке, — строго поправила Елена.

— Любовь? — покачал головою Аркадий. — разве она может быть основана на рассудке? Любовь — это неуправляемый огонь. В нем и сгореть не страшно.

Елена отрицательно покачала головой.

— Нет, так нельзя, — задумчиво прошептала. — Я тоже отчаянно тебя люблю. Но знаешь, о чем я думаю? Если мы строим светлое общество, — значит, и отношения в нем между людьми должны быть светлыми. И на чем же, как не на правде, должны они быть основаны. На правде и на честности, но отнюдь не на лжи. И если человек не может больше любить другого человека, он должен прямо об этом сказать, чтобы не исковеркать жизнь себе и ему.

— Тебе с ним трудно? — спросил Аркадий, 'на долго молчала, лишь тяжелое ее ды-е да размеренный стук будильника, стояв-, по-видимому, на кухне, слышал он.

— Да, трудно. Я его не люблю. Только ты не спрашивай почему… Может быть, когда-нибудь потом я и объясню тебе это, но только не сейчас. И вот отчего. Если у двоих не ладится жизнь, то нельзя об этом расспрашивать одного. Один никогда не будет полностью прав.

— Почему? — наивно спросил Аркадий.

— Я скажу тебе почему, — остановила его женщина. — Ведь каждый видит окружающий его мир и отношения в этом мире своими глазами и не смотрит на это глазами того, кого разлюбил и только терпит.

— А меня ты всегда будешь любить?

— Ой, Аркашка! — воскликнула она приглушенно. — Я бы уехала с тобою на любой конец света.

— Что же тогда нам мешает завтра честно и прямо заявить всему миру о нашей любви?

Она еще крепче прижалась к нему. На своей шее Аркадий ощутил ее горячие ладони.

— Чудной, думаешь, это так просто? Люди будущего должны быть чистыми. А нам сейчас надо перешагнуть через многие обстоятельства.

— Ты как бухгалтер заговорила, — вскипел Аркадий. — А по-моему, сильный человек — это тот, кто не подчиняется обстоятельствам, а подчиняет их себе. Если ты по-настоящему решила, зачем же нам долго раздумывать. Полагаешь, я чего-нибудь испугаюсь? Да пусть хоть на парткомиссию вызывают! Любому, кто мораль попытается прочитать, во весь голос крикну: люблю! На весь век люблю эту девчонку с рыжими волосами!

— С золотистыми, — сердито прервала Елена и зажала ему ладошкой рот. — И потом, тише. Весь подъезд разбудишь. Легче всего произносить пламенные лозунги, Аркашенька. А ты подумал, как бы нам потом стало тяжело жить в этом гарнизоне? В особенности Светке. Ведь Крымский — это тот человек, которому она ежедневно говорит «папа».

— Подумал, — перебирая ее волосы, решительно ответил Аркадий. — Я почти никогда не обращаюсь за помощью к отцу, но в этом случае без него не обойтись.

— У тебя хороший отец? — задумчиво спросила она.

— Очень, — горячо сказал Аркадий.

— С виду он кажется слишком строгим.

— Это лишь с виду. Он очень добрый. И главное, за что я его люблю, — так это за то, что он никогда не лишает тебя самостоятельности. Так вот, Лена. Я бы обратился к нему и попросил перевода. Куда угодно. Хоть в Среднюю Азию, хоть на Дальний Восток. Ты бы со мной поехала?

— Даже в яранге согласилась бы жить, — горячо прошептала она. — Только бы вместе. Ты не поверишь, как я теперь изменилась. Не внешне, конечно, Когда то, в первый год нашей жизни с Крымским, я до утра не спала, ожидая его с ночных полетов. Я и сейчас не сплю и подбегаю к окну, если на ночном аэродроме по каким-либо причинам обрывается гул двигателей. Вздрагиваю, а сердце замирает. Но как только появляется Крымский и театрально восклицает: «Все в порядке, старушка, где мой традиционный стакан холодного молока?» — я бегу за этим самым молоком, и мне становится легко-легко. Даже хочется петь. И я поняла отчего. Это жестоко… может быть, очень даже жестоко, но я думаю в эту минуту только о тебе. Ведь если Крымский воскликнул: «Все в порядке», — значит, и у тебя хорошо, любимый. Ты снимаешь свой гермошлем в высотном домике, а потом идешь по осенним дорожкам домой. Под твоими ногами шелестят опавшие листья, а рядом твои друзья — Беломестнов и этот веселый Маджари. Ты дышишь прохладным ночным воздухом, и у тебя все хорошо. — Она уронила голову ему на грудь, вздохнула.

— Ты прекрасно сейчас сказала, Елена, — прошептал ей в самое ухо Аркадий. — Люди будущего должны быть чистыми. Но почему будущего? А настоящего? Хватит нам жить одними призывами к будущему. Разве сейчас вокруг нас мало красивых, чистых людей? И если пришла настоящая, большая любовь, зачем ее прятать? Почему не выйти к людям с открытым сердцем: рассудите нас!

Елена испуганно отодвинулась.

— Нет, так нельзя… милый, любимый Аркадий… надо еще о многом подумать и во многом разобраться. Дай мне хотя бы немножко на это времени. Ведь и ты обязан многое взвесить. А сейчас уходи… уходи, мой самый дорогой и самый добрый.

Елена открыла дверной замок, убедилась, что в коридоре нет ни души, и, приложив к губам палец, подтолкнула Аркадия к порогу.