Геннадий Семенихин - Взлет против ветра

Аркадий возвращался домой из ночного маршрутного полета. Метеорологические условия были прекрасными, и он с двенадцатикилометровой высоты отчетливо различал красные и зеленые строчки огней своего аэродрома. Ясный купол неба висел над ним и подмигивал яркими голубыми звездами. Он уже приготовился запросить разрешение на посадку, но с земли его окликнули раньше.

— Двести двадцать первый, — прозвучал голос с земли. — После заруливания зайдите на СКП. Посадочку разрешаем.

Двигатель гудел ровно и успокаивающе. Точными движениями уже опытного летчика подвел Аркадий машину к земле, завершив пробег, зарулил на стоянку. В том, что его вызывали на СКП, он не видел ничего необычного. После учений к нему, Андрею, Маджари и еще нескольким молодым летчикам в штабе стали относиться гораздо серьезнее. В них уже видели авторитетных людей, вызывали советоваться.

Он взбежал по винтовой лесенке наверх. Полеты не были полковыми, и на СКП было почти пусто. Командир эскадрильи Силин руководил ими этой ночью. Он неторопливо заканчивал остывающий ужин и появление Аркадия отметил коротким восклицанием:

— A-а, полуночник.

— Почему полуночник?

— А потому, что посадку ты произвел ровно в двадцать четыре ноль-ноль, — засмеялся Силин. — А пригласил я тебя на СКП по одной только причине. Немедленно звони адъютанту командующего майору Староконю. Эй, дежурный! — крикнул Силин горбоносому сержанту. — Быстренько соедини будущего старшего лейтенанта Баталова с адъютантом командующего.

— Это ты, Аркаша? — раздался в трубке встревоженный, добрый голос Тараса Игнатьевича. — Я уже выслал за тобой машину. Выезжай немедленно.

— Почему? — вырвалось у Баталова.

— С отцом плохо.

Когда Аркадий поднялся на второй этаж знакомого коттеджа, Староконь быстро проводил его в кабинет отца. Антон Федосеевич лежал на высоко взбитых подушках. Одутловатое лицо с синими отеками под глазами дрогнуло от удивления.

— Аркаша… какими судьбами?

— Меня Тарас Игнатьевич кликнул, папа.

— Тарасик? А кто ему дал на это санкцию? А ну-ка пойди сюда, старый конь.

Смущенный Тарас Игнатьевич кособоко выплыл из соседней комнаты.

— Та що тоби, Антоша?

— Я дам тебе що! — сверкнул глазами Баталов-старший. — Соборовать меня решил, что ли? Зачем без моего ведома Аркашку кликнул?

Староконь смущенно переминался с ноги на ногу.

— Антоша! Та я думал, тоби будет с ним легче. Ведь сколько суток уже с сыном не балакал. Балакай, а я зараз эту самую бразильскую заразу — кофе заварю. Только не для тебя, разумеется, Антоша. Кому кофе, а кому таблетки.

Он ушел, а командующий, тихо смеясь, покачал головой:

— Ну и чудодей! Неисправимый чудодей наш Тарасик.

— Замечательный человек, — грустно заметил сын. — Тебе его будет не хватать, как кислорода, если когда-нибудь расстанешься.

— Откуда ты взял, что я с ним когда-нибудь расстанусь? — шевельнул бровями командующий. — Мы одной веревочкой до самой могилы перевиты, как два бобыля. Садись поближе, сынка.

Аркадий вместе с мягким креслом придвинулся к постели отца, взял его тяжелую вспотевшую ладонь и, не отпуская, погладил. От неожиданной нежности растроганный Антон Федосеевич закрыл глаза.

— Тебе плохо, отец?

— Да как сказать, сынка…

— А если честно?

— Не очень приятно, конечно. Уже вторые сутки в лежачем положении бумаги подписываю

— с тоской признался отец. — Этот приступ пройдет, и я встану на ноги. Но следом за ним придет второй, третий. Суть нашего бытия весьма сурова, Аркаша. По велению вечных законов жизнь так гонит годы, что кажется, что они пролетают с реактивным движком и свою собственную жизнь как в кино смотришь. Важно при этом только вовремя оглядываться, чтобы ошибки свои оценивать и не повторять.

— Ты в пессимизм ударился, папа, — мягко прервал его сын. Он внимательно всматривался в широкое серое и отечное лицо, видел скованный недомоганием потухший взгляд и добрую ическую улыбку, блуждающую по этому такому для него дорогому лицу. Мысленно отметил, что не очень-то хорошо выглядит сейчас отец. — Ты еще крепко встанешь на ноги и нами покомандуешь, — подбодрил он.

— Какой я теперь командующий, если Староконь валидол за мною возить должен, — горько улыбнулся Антон Федосеевич. — Нет, сынок, я уже откомандовался.

— Как это понимать, папа?

— Вчера Главком наложил резолюцию на моем рапорте с просьбой об освобождении от занимаемой должности по состоянию здоровья. Долго уговаривал по телефону, а потом подписал.

Не за горами и приказ об уходе из армии. Аркадий освободил из своих рук ставшую горячей ладонь отца, недоверчиво пожал плечами:

— А может, ты поторопился, отец?

Антон Федосеевич погладил колено сына, плотно обтянутое форменным габардином.

— Я очень люблю фигурное катание, — киданно сказал он. — Когда идут соревнования, у телевизора сохну, а если нахожусь в Москве, то любыми правдами и неправдами билет в Лужники стараюсь достать. И вот была у нас одна знаменитая пара. Весь мир захлебывался, когда их смотрел. Что ни год, то сплошные триумфы и обязательно первые призовые места. А потом они как-то проглядели свое время, решили, что вечные. Им бы уйти гордыми и непобежденными, а они…

— У тебя теперь рука очень горячая, папа, — проговорил Аркадий.

— Тебе неприятно? Я сейчас уберу, — хрипло согласился генерал. — Так вот, сынок, в жизни важно определить свое время. Я его, кажется, определил верно, хотя и не слишком радостно в этом признаваться даже самому себе.

— Ты обиделся на Андрея, папа?

— Нет. Слишком много я пережил, чтобы обижаться. Вы ведь все хорошие ребята. Бурлите, ошибаетесь, схватываясь, но всегда искренне, а когда отлетает шелуха, остается хорошее, честное. И Маджари хорош, и Беломестнов, и Болотов. Он ведь не по злому умыслу на тебя тогда ополчился. Решил, что идет в бой за великие принципы. Если бы посмотрел со стороны холодными глазами на свою затею, отрекся бы. Молодость и неопытность — это иногда пышный фейерверк… Ты тоже мне нравишься, сынок. Ветер авиации уже опалил тебя. Вишь, каким ты стал загорелым! И в глазенках твердая сообразительность проскальзывает. Это у каждого летчика, которому мадам смерть в глаза заглядывала, такой отпечаток остается. С личным-то как? Любви еще не завел? — Антон Федосеевич искоса посмотрел на сына. — Я все-таки мечтаю в старости внука понянчить. Нет, нянчить не буду, а когда он пеленки перестанет мокрыми делать и по нашей матушке-земле начнет передвигаться, привезешь. Так как?

— Было, отец, было.

— И кто же она?

— Чужая жена, к сожалению.

— Огорошил! — Командующий от неожиданности даже привстал, но сердце заломило, и он опять повалился на подушки. — Этак ты меня и на самом деле доведешь до инфаркта, сынок. Зачем же чужую семью ломать? Не с этого надо начинать личную жизнь.