Геннадий Семенихин - Взлет против ветра

Андрей Беломестнов лежал в палате, ощущая на своем лице и плечах бинты. Он не сразу вспомнил случившееся, но последняя картина, от которой леденело сердце и немели ноги, мгновенно возникла перед ним. И как только ему удалось, сделав рискованный разворот, вывести нос самолета на полосу? Серая лента бетонки наплыла на снижающийся истребитель, он коснулся ее двумя основными колесами, затем опустил носовое. Машина бежала по твердым плитам, и все, казалось, происходит просто и обычно, если бы не тянулся за нею черный хвост дыма. Он будто гнался за фонарем пилотской кабины, в которой сидел смертельно уставший Андрей, а за дымной этой полосой по широкой бетонке гнались две красные пожарные машины. Слегка обгоревшего Андрея уложили в санитарку.

Сейчас он с безразличным вниманием рассматривал сводчатый потолок госпитальной палаты. Глаза постепенно привыкли к новым предметам.

— Моя машина, кажется, того… — произнес он вслух.

— О да, она загоралься! — раздался рядом женский голос.

Андрей, насколько позволяли силы, привстал и увидел перед собой пожилую женщину с молодыми глазами, волной светло-рыжих волос и шрамом на шее. И он ее сразу узнал, хотя видел единственный раз за столом у генерала Баталова в день своего приезда.

— Вы товарищ Хильда Маер, — утвердительно сказал он.

— О да! — обрадованно подтвердила женщина. — Я бросила все дела в окружкоме, когда узнала, что вы в госпитале. Бедный мальчик, вам пришлось многое пережить. Но ожоги не оставят следов, как говорит наш доктор, и вы будете красивым женихом.

— У нас говорят, шрамы украшают воина, товарищ Хильда, — слабым голосом пошутил Беломестнов.

— О да, шрамы! — Она улыбнулась. — Но их у вас не будет, да и главное не в шрамах, юнге. Главное в том, что вы оказались настоящим героем! Вы спасли жизни многим нашим людям. И за это вы будете почетным гражданином этого большого города.

— Спасибо, товарищ Хильда, — смущенно сказал Беломестнов, — Но за что? Слишком высока честь. Я же просто выполнил свой долг. Долг летчика Страны Советов.

— И при этом оказались героем.

Она ушла, а Андрей долго лежал с закрытыми глазами.

Сигнал подъехавшей к госпиталю машины он не слыхал. В коридоре раздались тяжелые шаги, и густой, очень знакомый бас воскликнул:

— А ну, где он там, мой гренадер?

Сильная рука распахнула обе створки двери,

и на пороге выросла фигура генерала Баталова. Кто-то нес за ним развернутый белый халат.

Андрей, собрав силы, приподнялся на кровати.

— Товарищ генерал! Лейтенант Беломестнов выполнял полет по доразведке целей в районе учений. На высоте пять тысяч триста метров отказал двигатель. Выполнить приказ катапультироваться не мог. Машина упала бы в центре города, если бы я ее бросил. Принял решение садиться на запасной аэродром…

Весь этот рапорт генерал выслушал стоя, а потом опустился на колено перед кроватью и, словно это было полковое знамя, поцеловал горячий лоб Андрея.

— Вижу, лейтенант Беломестнов. Вижу, дорогой ты мой, — произнес он растроганно. — У друга моего Саши Беломестнова сын не мог вырасти иным. А теперь наберись терпения и выслушай рассказ о последнем нашем полете с твоим отцом за линию фронта. Выслушай и пойми, что не мог я тогда в кабинете сразу рассказать тебе, сынок, об этом. Слишком это глубокая и тяжкая рана в моей душе…

Когда он закончил свой длинный рассказ, Андрей лежал с закрытыми глазами, и командующий понял, что он еле-еле сдерживает слезы.

— Послушай, Андрюша, — заключил генерал, — ведь я больше четверти века мучился вопросом, правильно ли тогда поступил. Вот что такое выполнить приказ до конца в боевой обстановке.

— Антон Федосеевич, — задрожавшим голосом прервал его Андрей. — А я такой негодяй… Как я мог о вас подумать…

Летчики — народ немногословный: и боль и радость зачастую переживают молча. Антон Федосеевич поправил одеяло на лейтенанте, и выглядело это как самое большое проявление нежности.

— Какой же ты негодяй? Ты геройский парень, Андрюша, — строго уточнил он. — И не надо этих сентиментальностей. Но вот о чем я хочу тебя спросить, парень. А если бы мы не встретились и не поговорили сегодня, ты бы всю жизнь на меня злость таил?

Андрей задумался. Стиснул побелевшие губы. А командующий ждал. Андрей вздохнул и покачал головой.

— Нет, Антон Федосеевич, — сказал он тихо. — Другие бы объяснили. Сам бы понял в конце концов, что не могли вы тогда перед штурмом Берлина поступить по-иному, если вас весь фронт ждал из полета. Жутко подумать, что я тогда в вашем кабинете наговорил…

Баталов приподнял лохматые брови и, как показалось Андрею, не совсем доверчиво произнес:

— Ну-ну, сынок. Сложная штука — жизнь, и в ней не боги горшки обжигают, а люди. Но и сами обжигаются при этом. Верю я тебе, и давай поставим точку, ибо все хорошо, что хорошо кончается.

Лейтенант Петушков страшно удивился, когда получил приглашение на прием по случаю успешного окончания совместных с Национальной народной армией ГДР учений под девизом «Братство». Он долго держал перед своими глазами плотный листок с изображением герба Германской Демократической Республики.

— Это же здорово! — сказал он подошедшему Аркадию Баталову. — Однако не знаю, за какие доблести. Может, ошибка произошла какая? А впрочем, была не была. Три рюмки коньяку я бы не возражал хватить за наше содружество. Удивительно, что мне прислали этот билет.

— У меня тоже есть такой, — улыбнулся Аркадий. — Мы едем на этот прием как отличившиеся на учениях.

— Как отличившиеся? — шевельнул пухлыми губами Петушков. — А что, например, я сделал такого, чтобы считаться отличившимся? Хотя постой… героическая посадка в клубах непроницаемого тумана, как написал кто-то в нашей многотиражке.

— Перестань ломаться, — осадил подчиненного Аркадий, — к чему эта бравада?

— При чем тут бравада? — запротестовал Петушков. — У меня от этой героической посадки до сих пор коленки дрожат. Хорошо, что все тогда обошлось. Выходит, и у меня есть право попасть в отличившиеся.

На парадном ярко-голубом автобусе отбыли отличники-авиаторы в большой немецкий город. Накрапывал дождь, и на мокром асфальте центральной улицы четко печатались следы автомобильных покрышек. Под зонтиками проходили по широким тротуарам вереницы людей. Дождь ускорял их шаги. За нарядными витринами магазинов ярко горели люстры. Петушков угрюмо вздохнул:

— Эх, сейчас хотя бы на часок на улицу Горького.

— В любимый бар гостиницы «Москва», — съязвил кто-то.

— Зачем же так, — обиженно ответил лейтенант. — Я же не совсем пропащий. По улице Горького я бы сейчас прошел, минуя все рестораны. Прямо от Белорусского и до конца. А потом по Красной площади. Стыдно сознаться, но как я по ней мало ходил, когда жил в Москве.