Альберт Усольцев - Есть у меня земля

— Хорошо… Вы, товарищ Сеновалов — член партии?

— Да.

— Белов — член партии?

— Да.

— Я за вас бюллетень на выборах, как за депутата, че, заместо промокашки опускал?!

Сеновалов снял трубку, потом положил ее.

— Не могу я, Кузьма Захарыч, заставить Белова извиняться…

Шишигин поудобнее устроился в кожаном кресле.

— У меня времени много, я — пенсионер.

Сеновалов встал из-за стола, начал расхаживать вдоль окон своего просторного кабинета.

— Ну, хорошо, вызову я сейчас Белова. А Коровушкина как?

— С Коровушкиным я сам переговорю…

Сеновалов набрал номер.

— Сельхозтехника? Белов? Здравствуйте! Сеновалов… Попрошу срочно прибыть ко мне… важный вопрос.

Потом трубку взял Шишигин:

— Квартира Коровушкина? Максим Терентьевич? Здравствуйте! Шишигин. Шишигин, говорю! Попрошу срочно прибыть ко мне… К нам в райисполком… кабинет председателя… Очень важный вопрос.

Коровушкин появился быстро. Будто стоял за дверью и ждал вызова. Сдержанно, кивком головы, поздоровался с предриком и Шишигиным, снял кепку с захватанным козырьком, поискал место поскромнее, был он в рабочем комбинезоне, складном, подогнанном точно по росту; как мастер, со штангенциркулем в нагрудном кармашке. Хоть Белов формально и отстранил его от работы своим приказом, но в Сельхозтехнике Коровушкин не чувствовал себя гостем. Приходил утром, к самому началу смены, садился около своего станка, закладывал ногу на ногу, доставал из кармана коробок спичек и тщательно, штангенциркулем, замерял его. Бесконечно. До обеда. В перерыв вместе со всеми шел в столовую, возвращался оттуда, опять закладывал ногу на ногу и доставал коробок…

Заведующий мастерскими, добродушный здоровяк Гаркушенко, поначалу шутил: «Коровушкин, как там, спичечная фабрика не портачит?!» — потом начал задумываться, доложил Белову: «Коровушкин сидит у станка!» — «Ностальгия! — весело расхохотался Белов. — Ностальгия… скоро пройдет… когда дело коснется кассы…» И забыл о нем. Вспомнил сегодня вот здесь, в кабинете председателя райисполкома.

— Коровушкин?! Ага… Ох, Ифас Петрович, не выйдет из вас дипломата. Коровушкин, вы восстановлены на работе. Прокурор на вашей стороне. Зарплату за… — Белов сделал едва уловимую паузу, почему-то взглянул на Шишигина, сидящего в кожаном кресле, — за пропущенные дни выплатим полностью.

— За вынужденный простой, — резко добавил Коровушкин.

— Ну, хорошо, пусть будет так, — добродушно согласился Белов. — Я сегодня — добрый.

— И за ваш счет.

— Что?

— За ваш счет.

— Ну, ладночки, и с этим спорить не буду. Местком решит. Вопрос исчерпан? — он посмотрел на председателя райисполкома.

Сеновалов молчал. Успокоился и Коровушкин, приготовившись насадить свою кепку-блин с захватанным козырьком на свою голову.

— Как все?! — неожиданно поднялся с кожаного кресла Шишигин. — А извинение?

— Какое извинение? — опешил Белов, пытавшийся открыть свой мельхиоровый портсигар. — Перед кем?

— Перед Коровушкиным.

— Перед… ним? — сквозь брезгливую улыбку выдавил Белов. — Да в чем? В чем извиняться-то?! В чем я перед ним провинился?!

Он взглянул на Сеновалова, тот стоял спиной и смотрел в окно.

— Ифас Петрович, что за комедия? Я — номенклатура!

Сеновалов молчал.

— Ну, хорошо, то есть ладночки… Поскольку я сегодня добрый… Извините, ваше величество…

— Хамство никогда не украшало человека, — сдержанно, не оборачиваясь, проговорил Сеновалов.

— С каких это пор приказ об увольнении… С каких это пор, — побагровел Белов, — за приказ об увольнении надо извиняться руководителю?!

— Приказ был ошибочным. И вы сами это сейчас признали, — сказал Сеновалов.

— Доброты в тебе нет, Белов, — глухо, сквозь кашель, проговорил Шишигин.

— Доброта-то хуже простоты. Доброта — не масло, на хлеб не намажешь, — ответил Белов. — Если ко всем быть добреньким, то…

— Разные слова-то, — прервал его Шишигин. — Шибко разнятся, Белов. Не разобрался в деле, пхнул человека, ровно гриб худой, а о том, что ему жизнь жить, не подумал. Обида и в старости обида, а при молодости она, как ржа, потихоньку-помаленьку разъест душу. Смотришь, и нет толковых рук Коровушкина. И нет острого глаза Коровушкина! А есть равнодушный токарь-пекарь. Округлый человек! Толкни вниз — покатится, поверни вправо — пойдет, понукни влево — не супротивится. Колобок, колобок…

— Ну, Кузьма… отчество ваше запамятовал…

— Захарыч.

— Так вот, Кузьма Захарыч, некогда мне тут ваши сказки слушать. За областное знамя бьемся… Не жалея, так сказать, живота… А вы тут с какими-то извинениями. Ифас Петрович… Вы-то — фигура! Не сегодня-завтра в областном масштабе… А тут размениваете свое время на такую мелочь.

— Человек, Белов, — не мелочь. Далеко не мелочь.

— Да ради бога! — вдруг неожиданно сдался Белов. — Тысячу извинений, Коровушкин! Бес попутал. Живи на здоровье в квартире. Работай на станке, пожалуйста, только…

— Что «только»? — сразу насторожился Коровушкин. И, не дожидаясь ответа, пояснил, зло, будто каленые семечки, сплевывая слова. — Поперек батьки в пекло не лезь? Так?

— Именно. Именно так! — повторил Белов, наконец-то справившись с замком красивого портсигара. Протянул Коровушкину: — Угощайтесь… «Кэмел», днем с огнем не сыщете. Стар, но за модой слежу. Привык, не осудите. Достал законным путем. Каким? Секрет.

— Бросил… Вернее, бросаю.

— Ай, какой злой мальчик. Впрочем, врачи советуют бросать курить во время стрессового состояния. Закономерно: минус на минус, получается плюс. Марк Твен что-то около тридцати раз бросал…

Сеновалов закурил без долгих уговоров: такие сигареты. Взял диковинную сигаретку и Шишигин. Заложил за ухо, коротко сказав: «Для Анисима Марковских». Немного подумал и взял другую: «Еще для Анисима».

— Привет семье, товарищ Коровушкин! Привет Анисиму Марковских, Кузьма Захарыч! — лихо пуская дымовые колечки, прощался незлобиво Белов. — Успехов, Ифас Петрович. Прошу прощения за кратковременность визита — дела, дела.

Сеновалов, прощаясь с управляющим Сельхозтехники, облегченно вздохнул. Не думал он, что ершистый Белов окажется вдруг таким покладистым. Перед парнишкой извинился! Это Белов-то! Тот самый Белов, кто упрется как бык перед новыми воротами из-за какогонибудь пустяка и стоит на своем. Шишигина, что ли, застеснялся. Вспомнил, как тот ложился перед его тракторами: «Не пушшу на мост с гусеницами! Обходи льдом, говорю!»

— Жалею я тебя, ой как жалею, — тихо сказал на прощанье Белову Шишигин. — И жизнь вроде прошла, а добра не нажито.

— Добра? — удивился Белов. — Приходи ко мне в дом… На «Кировце» не увезти.

— Я не о том «добре» говорю.

— А о каком?