Альберт Усольцев - Есть у меня земля

— Чего?

— На лбы не пришпандырит она нам печатку эту?

— Кузьма Захарыч…

— Сватать ведь не льдины рвать.

— Кузьма Захарыч!

— А боле нет выхода?

— Какого выхода?

— Неженатиком помереть не хочешь?

— Ни граммульки!

— Тоже горишь?

— Горю!

— Как бы нам, старым скворешникам, не сгореть с тобой синим пламенем, — сказал Шишигин, открывая калитку ограды Варвары Семеновны.

Как оно вышло, это сватовство, ни Шишигин, ни тем более Семаков не смогли бы потом объяснить, если бы их попросили рассказать. Вошли степенно, неторопливо. Поздоровались. «Проходите в передний угол, гостеньками будете». Прошли в передний угол. Сели на лавку. У Варвары Семеновны в избе все еще сохранялись лавки. Была Варвара Семеновна осанистая, крепкая в кости, неторопливая в движениях, с крупными, мужской силы, руками, сильным станом, с донельзя добродушным взглядом спокойных карих глаз. Вот этот взгляд частенько и обманывал женихов: сразу начинали хвастаться своими огородами, стадами гусей и уток, добротными домами-крестовиками, хорошей зарплатой. Варвара Семеновна все это спокойно выслушивала, до пота поила кирпичным чаем, причем наливала по-казахски, до тех пор, пока жених не догадывался опрокинуть вверх дном фарфоровую чашку, а потом слабеньким таким голоском, совсем не подходящим для ее богатырской фигуры, говорила: «Не пригожусь я вам, любезный. Вам надобно подобрать себе агрономшу иль, на худой конец, с зоотехническим образованием». С тем и выпроваживала. В лености Варвару Семеновну нельзя было упрекнуть: в хлеву и гуси, и куры, и утки, и хрюшка. Огород по косогору к реке спускается. Пока коромыслами натаскаешь воды да все польешь, семь потов сойдет. Муж Варвары Семеновны, мельник Филипп Хребтов, умер давно. Шишигин знавал его. Мельница стояла недалеко от моста. Поначалу, в давние-давние годы, крутило камень мельницы водой. Потом поставили паровичок. Пришла пора паровичку уступить место бензиновому двигателю. Вконец измучившись переоборудовать мельницу, Филипп Хребтов сказал: «Включаю электрический рубильник и выключаю свою жизнь». Будто в воду смотрел. Через год после работы мельницы на электричестве умер. С тех пор его дела приняла Варвара Семеновна. Ни часу не простояла мельница без дела. И мука выходила хорошей: обычная, сечка крупяная, и сеянка. Много приезжего люду побывало на мельнице, женихов— и того больше. Но вот ни к одному не «пристало» сердце Варвары Семеновны. Так и говорила Шишигину в свои редкие заходы в сторожку: «Не пристало, Кузьма, да и только. Видно, век куковать одной». А Шишигин успокаивал: «Найдется корабель, оденешь его парусом». — «Парусиной, — смеялась Варвара Семеновна. — Тогда и себя тоже, да в море вперед ногами…»

После смерти Лизаветы, жены Шишигина, все реже и реже появлялась в сторожке Варвара Семеновна: «Боюсь разговоров, Кузьма». А вот в доме, при ребятах, она была настоящей хозяйкой: стирала, мыла, скребла белесые полы, пекла пироги на праздники. Особенно получались у нее маковые лепехи и варенный в масле «хворост». Это любил Никола. Как-то в домашней тиши — Артем с Николой убежали в кино — попробовал Шишигин ее обнять. Да неловко вышло. Отстранилась она. Тихо, даже с обидой произнесла: «А вот этого не надо, Кузьма. Не за этим хожу». А за чем, хотел спросить Шишигин, да вовремя удержал язык. Потому как тот наверняка бы добавил — своей домашней заботы, что ли, мало?!

Чем околдовал мельничиху Семаков, трудно было понять. Анисим Марковских, заметив неравнодушие «главного районного бракодела» к Варваре Семеновне, пояснил Шишигину: «Воинским этикетом берет, шельмец!» Шишигин в армии не служил и не знал, что это такое — «воинский этикет». Но Анисим Марковских не был бы Анисимом Марковских, если бы не разъяснил: «Прямая походка и гусарская выправка!» Понятней не стало, но весомость увеличилась.

И сегодня с опаской входил Шишигин в дом Варвары Семеновны. Хотелось помочь Семакову. Несколько слов, и дело сделано. И сказал эти слова о «нашем товаре, вашем купце» Шишигин, вовремя сказал. Дальше все пошло как по маслу. Усадила невеста жениха со сватом пить чай. Чекушку выставила, раньше такого не бывало, а накачав чаем до пота, тихонько сказала:

— Спасибо, гостеньки, за сватовство. Большое спасибо, уважили.

Варвара Семеновна вдруг заплакала и ушла на кухню. Ее долгонько не было. Семаков забеспокоился:

— Кузьма Захарыч, надо бы меры принять…

— Какие меры?

— По борьбе со слезами.

— Поплачет, сама выйдет. Это с женщинами бывает. От горя плачут, от счастья — того больше. Ничего, в Миассе воды прибудет.

— А не пора ли тебе, Кузьма Захарыч, взглянуть на эти воды. На родную, так сказать, стихию, — по-военному прямо предложил Семаков.

— Ага, щас, — начал торопливо собираться Шишигин, понимая ненужность своего присутствия.

— Благодарю за содействие, у тебя — наговоренные слова. Не ошибся я в выборе «свахи». Магарыч за мной.

В дверях Шишигин столкнулся с Варварой Семеновной.

— Куда ты, Кузьма? — спросила она.

— Как — куда, к реке.

На глазах Варвары Семеновны не было и следа слез.

— Согласна замуж? — спросил’ Шишигин.

— Согласна. Да толька не за вас, Иван Ильич, вы уж извините. У нас с вами земли общей нет. Даже огородика… А вот за тебя, Кузьма, я выйду замуж.

Шишигин даже растерялся от такого оборота дела.

— Как же так, — растерянно произнес он. — Нужно за Ивана Ильича.

— Кому нужда в Иване Ильиче, тот пускай за него и идет. Ничего не имею против — мужчина видный, самостоятельный. Но не для меня, так я рассудила-по-думала. С ответом, Кузя, не тороплю.

Из дома Шишигин вышел вместе с Семаковым.

— Вот так, — грустно подвел итог Семаков, — вошли как вареные, а выскочили как ошпаренные.

После необычного сватовства Шишигин спустился к своему мосту. Надо было остыть, все обдумать. Хоть моста уже и не существовало и два берега щерились друг на друга развороченными взрывчаткой кирпичными дуплами, но в душе Шишигин по-прежнему отметил: «Пойду, загляну на свой мостушко». Сторожки тоже не существовало — разобрали на дрова расторопные хозяева ближних домов. На насыпи воротами в никуда торчали намертво вкопанные самим Шишигиным два рельса для шлагбаума. Сам шлагбаум, железную сварную трубу, тоже кто-то прибрал для мелких хозяйственных надобностей. Шишигин присел на вывернутый из цоколя рваный куб. Внизу женщины вальками колотили половики на широком плоту. Тихо и спокойно перекатывалась через песчаную отмель вода. Воды летом в реке становилось мало — разбирали окрест лежащие колхозы мощными насосами для полива лугов, огородов, садов. На реке по всему течению не стояло ни одной электростанции, не ходили по ней пароходы, даже катера из-за мелководья, но украшала и поила она своей нетолстой синей ниткой большой район. Когда Шишигин в райисполкоме, в кабинете предрика, смотрел на карту, то ему казалось, что деревни, села и деревнюшки, как стада в жаркий полдень, собрались с зелени обширного луга и припали к едва заметной вьющейся нитке, пьют неторопливо, досыта, и река, словно добрая степная мать, не спешит отрывать своих дитятей от груди, давая им живительной влаги столько, сколько они пожелают, даже не задумываясь о себе, о своей красоте.