Альберт Усольцев - Есть у меня земля

— С устатку разрешаю, — сказала Аня, доставая из буфета стопки. — По наперстку каждому.

— Видал? — спросил Алексея Барабин. — Ну, кто из нас прав?

Алексей не ответил. Ему и в самом деле сейчас показалось верхом блаженства теплый дом, ужин, хлопотунья-жена…

Борис быстро наполнил стопки.

— Ну, Алексеюшка, за твой первый рейс! Здорово ты выдал. Я думал, грешным делом, не выдержишь, кемарить начнешь.

Алексей поднял стопку, потом поставил.

— Я не буду.

— Обижаешь, дружок. Так вкалывали, что не грех и пропустить поллитру огурчиков. И за первый рейс! Как же, не обижай старика!

— Алеша, это березовая почка, — сказала Аня.

— Что-что?

— Водка, настоянная на березовых почках.

— Видал, сплошные витамины, — сказал Барабин, принимаясь за картошку. — Не величайся, будь шофером!

Это добродушное чувство превосходства Бориса над своим стажером заметила Аня. Ей стало как-то неловко, но она ничего не сказала. Встала и начала загребать завядшие угли обратно в загнетку.

Алексей выпил. Настойка оказалась крепкой. Почти сразу от нее по телу разлилась приятная теплота. Теперь больше не резал так слух смешок Барабина, не раздражала его развязность, отошла в сторону и усталость.

— Налетай — подешевело, расхватали — не берут! — налил Барабин по второй.

— Борис! — строго сказала Аня. — Стопка граненая, а колеса круглые. И лед скользкий!

— Ты же меня знаешь, Аюнчик! А вот когда дом построю, введу тебя хозяйкой, то и маковой росинки в рот не возьму! Навеливать станешь — не притронусь! Честно! На пять комнат дом завел! С верандой! С автономным отоплением! Чувствуешь — с автономным.

Выпив вторую стопку, Барабин включил старенький проигрыватель.

— Вы тут маленько поворкуйте-потанцуйте, а я пойду на климат взгляну.

Аня убавила звук.

— Сторожа у магазина разбудишь.

— Нечего спать, когда надо работать на страх врагам и на радость… На чыо радость, Алексеюшка?

— Женщинам! — сказал Алексей, уминая жареную картошку. Промялся, да и вдруг ему стало так хорошо и просто в этом доме, что не считал нужным скрывать аппетит.

— Нет, вы потанцуйте, потанцуйте, — улыбаясь перемене напарника в поведении, предложил Барабин. — То сидел как статуя, а сейчас вон оттаял.

— Какие танцы, — ответил Алексей. — Аня, на сковородке, кажется, еще осталось. Добавки бы…

Барабин, накинув фуфайку, вышел во двор.

— Нравится? — спросила Аня, добавляя в тарелку Алексея картошки.

— Картошка? Отменная!

— Жизнь шоферская, спрашиваю, нравится?

— Ничего. Я первый день в рейсе.

— А по мне, мужик должен не рыскать по белу свету, а вкруг дома виться. А это что, уедет, придет, жди-по-жди…

— Он вас невестой называет.

— У него таких «невест» в каждой деревне да не по одной.

— И вы знаете?

— Знаю.

— А что же… Зачем же тогда привечаете?

— Дак ведь не обижает. Ныне и этого много.

Погрустнела как-то сразу Аня. Сказала от сердца и спохватилась — чужому человеку призналась. Кто его знает, какой он. Передаст Борису, тот и совсем заезжать перестанет. Смех смехом, а может, и впрямь что выйдет, женишок не груздок, в лесу не родится.

— А может, и в самом деле потанцуем? — спросил Алексей, считая своим долгом развеселить приунывшую хозяйку.

— Можно! — сверкнула черными цыганскими глазами Аня. — Я в такую рань еще ни разу не танцевала.

Вернувшийся в дом Барабин глазам своим не поверил — танцуют. Он, уходя, в шутку предложил, а она, шутка-то, вон как обернулась. Фокстрот! На рассвете…

— Вот это современники! — сказал Барабин, заглядывая в печь: стоит ли там чугунок с теплой водой для радиатора. Чугунок стоял. Молодец Аюнчик: сразу видно, что с шофером знакомство ведет, а не с каким-то там…

— С фокстрота рабочий день начинаете? Неплохо, вместо физзарядки.

Он сел к столу. Графин с березовой почкой отодвинул.

— Аюнчик, нам по стакашку наикрепчайшего чая, и мы порулим.

— А отдыхать разве не будете?

— Некогда, весна пришла. Затайка крутая — дождь на улице теплый хлещет.

— Весна? — радостно спросил Алексей. — Неужели весна? Как здорово!

— Чему радуешься, — охладил его пыл Барабин. — Нам возвращаться по реке…

Алексей вышел на улицу, подставил лицо под теплый дождь, закрыл глаза. Он слушал весну, уже недалекую, скорую… Через несколько дней поднимет на реке лед, упругий панцирь начнет ломаться с тяжелым звоном и гулом, а потом, разом вспухнув от полой воды, Миасс будет выказывать свой характер: выйдет из низеньких берегов, разольется широко и свободно и понесет по своему основному течению вывороченные ноздреватые глыбы, все возьмется водой и придет в движение, завораживающее, сильное своей дальней дорогой.

Алексей представил: льдины на широком течении будут плыть с мягким шорохом, важно и величественно, степенно войдут и в узину, но там стоит лишь одной замешкаться, как сзади послышится скрежет — это набежала на нерасторопку соседка… Вот она маслено скользит по мягкому снегу, потом, наткнувшись на щербатые заструги, останавливается, все еще не веря в свою остановку, скрипит, скрежещет зло и, окончательно остановленная неведомой силой, с глухим рокотом разламывается, оседает, стараясь подмять своей тяжестью неласковую товарку, может быть, выжить за ее счет, но, не выдерживая тяжести нахлынувшей на нее воды, будто от удара сказочной силы подводного молота, рассыпается, огромные глыбы ее соскальзывают в мутные от поднятого со дна ила разводья, на время уныривают, но, подправленные сильным течением, снова показывают свои пятнистые спины…

Давно Алексей не стоял вот так необъяснимо радостно и беспечно под первым весенним дождем, не выдавалось такой минуты, а потому сейчас, как малолетний мальчишка, радовался длинным хлестким струям.

— До свидания, Аня, — поблагодарил хозяйку дома Алексей.

— До свидания, Алеша, — ответила Аня. Она вышла провожать в шубейке, накинутой на плечи, в пуховом платке. Алексею она показалась необыкновенно красивой, хотя красоты в ее лице было немного: нескладно широки скулы, нос «картошкой», брови каким-то углом и по-мужски широкие плечи. Алексей хотел еще что-то сказать Ане, но Борис крикнул из кабины:

— Живей, Алексеюшка!

После солнечного дня и теплого дождя заметно означалась ледяная дорога. Кое-где колеса по ступицы уходили в воду, а лед ощутимо трещал, давая понять, что шутить с ним в это утро опасно.

— Не нравится мне ледок, — сказал Барабин, ведя машину на полной скорости. — Да нам выбирать не приходится.

При входе в наледь ветровое стекло начисто залепляло мелкой ледяной крошкой, как сквозь такую кисею различал дорогу Борис, трудно было понять. Иногда Алексею казалось, что под задними колесами лед проламывается и машина вот-вот задерет кверху нос, пойдет на дно, но постепенно привык.