Вячеслав Шугаев - Избранное

— Пока сам не знаю. Не в этом суть. Просто встаем и живем по-новому.

— И умываться будем?

— Обязательно.

— И зарядку?!

Паря Михей надолго запустил лапу в затылок.

— Нет, зарядку не будем. Нельзя резко рвать с прошлым. И позади ничего не останется, и впереди ничего не видать.

С глинистого обрывчика они спрыгнули на белую песчаную полоску берега. Зашли по колено в реку: паря Михей макал лапы в воду и старательно тер лоб, нос, попробовал вымыть уши, но лапы были великоваты, а уши — маловаты. Паря Ваней, поежившись, набрал в хобот воды и обкатывался, подергивал серой бугристой спиной.

— Как оно, паря Михей? Терпишь? — У слоненка зуб на зуб не попадал.

— А что поделаешь? Надо терпеть, значит, терплю. Терплю и чувствую: каждая шерстинка становится новой. Прямо на глазах обновляюсь. Ощущаешь?

— У меня же шерсти нет. Чему обновляться-то?

— Представь, что ты смываешь прошлое — сразу полегчает.

— Ну, представил. Еще больше замерз.

— Крепись, паря Ваней. Замечательный медведь учил: ничто не дается так трудно, как первый шаг к исправлению.

Медвежонок вышел на берег, снял с ивовой ветки холщовую сумку, неторопливо порылся в ней, достал красный частый гребешок. Неторопливо и неумело начал причесываться.

Слоненок округлил глаза, хобот изогнул вопросительным знаком:

— Что ты делаешь?

— Чешусь. То есть причесываюсь. Надоело уже лохматым да косматым быть. — Медвежонок повертел гребешок перед слоненком. — Видишь, сколько зубчиков? То-то. Больше не увидишь, — спрятал гребешок в сумку.

— Где ты взял эту штуку?

— Алена подарила.

— Почему мне никто никогда ничего не дарит?!

Паря Михей, растерявшись, спросил:

— Как? А на день рождения? Тебе ничего не дарили на день рождения?!

Слоненок вздохнул.

— В Африке не запоминают, когда ты родился. Не принято. Родился — и ладно, живи — не тужи. Потом о подарках там и слыхом не слыхивали. Сам берешь что надо. А дополнительно никто ничего не дает.

— Н-у, брат, и порядки в твоей Африке. Я на что сирота круглая, и то день рождения помню. До двух лет табличку на шее носил: родился в такой-то берлоге, такого-то числа, такого-то месяца. И уж в это число чужие, в сущности, звери дарили мне кто медку, кто орешков, кто ягод. Это уж как водится. Недаром Замечательный медведь говорил: медведь, не помнящий родства, годится только для выступления в цирке.

— Грустно, паря Михей. Ничего я не видел, ничего не знаю. Даже собственного дня рождения. И плакать нельзя, и не плакать нельзя.

— Брось! Не кручинься. Давай лучше на песке поваляемся.

— Давай!

Они повалились на песок, животами кверху, и давай перекатываться то на одну лопатку, то на другую, урча и визжа.

Вскочили, отряхнулись, воскликнули:

— Ну во-от! Почище зарядки. Косточки — разомнешь — далеко уйдешь.

Они спрятали под кустом балалайку и рожок, холщовые сумки, в которых еще оставалось кое-что от прежнего попрошайничества: кусок грибного пирога, две ватрушки с творогом и две кругленькие, желто-румяные репы.

— Пригодится, паря Ваней, на черный день. И в новой жизни могут быть черные дни.

— Конечно! — со вздохом откликнулся слоненок.

Не спеша пошагали в город. Когда проходили мимо покосившейся мрачной избушки-развалюхи, паря Михей подтолкнул слоненка:

— Заметил, нет? Ставень отошел, и кто-то выглянул. Увидел, что я смотрю, и сразу спрятался. Заглянем?

— Нехорошо в чужие окна заглядывать. Как жулики какие-нибудь. Ничего себе новая жизнь.

— А почему он спрятался? Неужели не интересно?

— Ну, мало ли. Видеть нас не захотел.

— Паря Ваней! Нельзя проходить мимо, когда что-то непонятно. — Медвежонок свернул к избушке, вспрыгнул на завалинку, припал к окну. Вдруг истошно закричал: — Дверь, паря Ваней, дверь!

— Что дверь?

— Навались на дверь. Быстро! Потом спрашивать будешь!

Слоненок побежал вприпрыжку и боком привалился к двери. Он почувствовал, как кто-то рвется в дверь, ручка больно вонзилась ему в бок.

— Кто это, паря Михей?!

— Держи крепче! — Медвежонок соскочил с завалинки, бросился к навесу с дровами, схватил осиновый кол, валявшийся там, и колом подпер дверь.

— Пошли, посмотришь.

Слоненок заглянул в окно: по грязной убогой комнате бегал, всхлапывая зелеными крыльями, Лимохал. Под ногами шелестели конфетные обертки, катались бутылки из-под лимонада, громыхали жестяные банки из-под халвы.

— Видишь голубчика! — кричал паря Михей. — Попался любитель мороженого! Объедало заморское! Сейчас мы с тобой посчитаемся!

— Успокойся, паря Михей. Может, простим ради новой жизни?

— Ни за что! Мы простим, а он и пойдет воровать, обманывать. Нет, надо проучить, чтобы неповадно было.

Лимохал осторожно, на цыпочках, приблизился к окну. Улыбался сразу двумя ртами: один рот изображал заискивающую улыбку, другой — смущенную.

— Мальчики, мальчики! Не сердитесь. Я ж больное, измученное сладостями существо. Милые мои, любимые! Я устал жить с двумя ртами. Мне надоел лимонад, мне надоела халва, но больше всего я надоел сам себе. Не хочу сладкой жизни. Хочу горькой, острой, горчично-уксусной. Хочу жить по-новому!

Слоненок с медвежонком переглянулись:

— Паря Ваней, давай побьем его и возьмем с собой. Пусть исправляется.

— Бить не надо. Бедняга измучился. Ни одного зуба у него, на ушах золотуха. Кого тут бить?

— Ладно, уговорил. Давай, тихоня золотушная, собирайся. Если здраво рассудить, исправляться всем места хватит.

Лимохал скорбно сморщил оба рта:

— Вы можете перевоспитывать меня физически, но оскорблять себя не позволю. Я вам не тихоня золотушная, а существо с высоким чувством собственного достоинства.

— Все, все. Собирайся, существо, и пошли. Говоришь много.

Лимохал, капризно подергивая узкими плечиками, отошел и капризно проговорил:

— Отвернитесь, пожалуйста. Я должен переодеться.

Паря Михей и паря Ваней отвернулись. Медвежонок недовольно пробурчал:

— Замучимся мы с ним.

— Ничего. Кто-то же должен и с таким возиться. Удивительно только, во что он переодевается? — Слоненок скосил глаза в окно и ахнул:

— Вот это да!

Медвежонок вздрогнул и так резко сунулся к окну, что выбил лбом стекло.

Из загнетки русской печи высовывалась рыжая голова деда Пыхто. Он что-то шептал в большое, обвисшее, как у легавой, ухо Лимохала.

Когда зазвенело, посыпалось стекло, дед Пыхто резко унырнул в печь, Лимохал оглянулся и, увидев, что медвежонок выламывает раму, тоже нырнул в печь — только мелькнул зеленоватый хвостик.

Медвежонок вырвал наконец раму, впрыгнул в комнату, бросился к печке, отшвырнул заслонку — в печи никого не было.

— Поздно, паря Михей!

Медвежонок выскочил на улицу. Над домом, медленно взмахивая крыльями, летел Лимохал. Деда Пыхто он держал за брючный ремень. Оба были перемазаны сажей.