Вячеслав Шугаев - Избранное

— Да, да. Я тоже понимаю. Заходите к нам в гости, мы всегда вам рады. В шахматы поиграем.

— Непременно! Непременно, мой друг, загляну.

Девочка Алена стояла с жирафом и жирафихой. Крошка Сиб и крошка Ирь — обе двухметрового роста — крутились на скрипучей карусели.

Жираф, склонив шею и приставив к Аленкиному уху длинную переговорную трубку, жаловался:

— Видите, какие у них постные, скучные мордашки? Мы с женой прямо-таки отчаялись: им все время скучно. В зоопарке им скучно, слушаться родителей — скучно, в школу пошли — скучно. Какое-то раннее равнодушие. Я в их годы занимался спортом, мог за сутки пересечь всю саванну; коллекционировал марки с изображением жирафов; увлекался перепиской со своим старшим товарищем, который живет в Лондонском зоопарке.

— Прямо не верится! — сказала Алена. — Были такие живые, резвые, веселые. И вдруг — скучают. Помните, как они играли у меня в доме и перебили все лампочки? Может, у них тоска по родине началась? По Африке?

— Их родина — плот, качавшийся на волнах океана. Они родились на плоту. Не могут же они скучать по этой посудине!

— Может быть, у них нет товарищей? — предположила Алена. — Все-таки они на голову выше всех своих одногодков, и поэтому они разговаривают только друг с другом. Может быть, они стыдятся своего роста?

— Не думаю. Нет, нет. Они не могут стыдиться, могут только гордиться, что природа позволила им на все смотреть свысока. Они умеют только гордиться и вовсе не умеют играть. Ах, боже мой, как мне это не пришло в голову раньше! Нужно научить их играть. Алена! Помогите! Научите!

Алена позвала:

— Сиб! Ирь! Хотите играть в бал?

Жирафлята подбежали, склонили к ней грустные мордочки.

— Значит, так. Вам барыня прислала туалет и сто рублей. Ну, будто бы прислала! Ну, хорошо, хорошо пусть не барыня, я сама толком не знаю, кто такая барыня. Это вроде бы женщина, которая никогда ничего не делает. Это давно было. А туалет — значит одежда. Бальная. Ясно? Ладно, будто бы я вам прислала туалет и сто рублей. Черное с белым не берите, «да» и «нет» не говорите. Не смейтесь, не улыбайтесь, губки бантиком держите. Вы поедете на бал?

— Да! — дружно согласились крошка Сиб и крошка Ирь.

— Нельзя, нельзя так говорить. Ни «да», ни «нет»!

— Все равно поедем! — закричали жирафлята.

— Вот сейчас правильно сказали. Если неправильно ответите, вы проиграли. Я беру с вас фанты и придумываю наказание: вы будете мне сказки рассказывать. Песни петь, плясать, в гамаке меня качать. Вы поедете на бал?

Сашка Деревяшкин гулял с Главным слоном по тропинкам и дорожкам сада.

Главный слон еще с порога заявил:

— Ваши качели и карусели не для меня. Не выдержат. Давай, Александр, погуляем. Очень полезно после умственного труда погулять. Вот выучусь, Александр, и буду первым слоном в мире, который знает всю азбуку. Вот тогда!.. Уж я и не знаю, что тогда делать буду!

Так тихо, мирно протекали осенние гуляния с участием зверей и животных. Из животных была одна вислоухая собака, случайно завернувшая в сад, — общего языка со зверями она не нашла, засмущалась, спряталась в кусты и до позднего вечера продремала в них.

Паря Михей и паря Ваней поднимались глухой тропой к кедровому перевалу, где стояла заготовительная контора. В ней принимали кедровые орехи, бруснику, лекарственные травы от людей, промышляющих в тайге, и от зверей, живущих в ней. Солнце снопами прорывалось сквозь сосны и ели, пахло прелым листом и грибами, вдалеке, ближе к перевалу, вскрикивали кедровки, а здесь, на троне, была густая, тяжелая тишина.

— Запевай, паря Михей. Что-то скучно идти.

— А какую? Марш веселых попрошаек уже нельзя, а другого пока не сочинили.

— Ну, тогда давай сочинять. Ты слово, я — слово, вот и песня готова.

— Чур, я второй сочиняю.

Слоненок долго молчал, пыхтел, наконец, тоненьким голосом запел:

Медвежонок, не раздумывая, пропел следующую строчку:

— Так нечестно, паря Михей. Ясно, что на трубе мы не играем. Нет ее у нас.

— А ты думаешь, умный не поймет, что мы по тропе идем?

— Ну, хорошо. Давай снова.

— Давай.

— Чур, я теперь второй.

Медвежонок вздохнул поглубже и без промедления пропел:

Слоненок подхватил:

— Так, так, паря Ваней! Давай дальше! Припев давай — и нашу песню запоют по всему свету.

Слоненок, весело помахивая хвостиком, пропел:

Идти сразу стало легче. Медвежонок замаршировал и хрипловатым баском допел:

Так, распевая во все горло и маршируя, вышли на большую брусничную поляну. Посреди нее на старом мшистом пне сидела сорока Маня в очках, с полевой сумкой на боку.

— Здорово, Маня! — удивленно остановился паря Михей. — Ты как здесь очутилась?

— Обследую. — Сорока Маня важно блеснула очками.

— Что обследуешь?

— Что надо. — Маня помолчала, но, видимо, ей самой ответ показался чересчур кратким. — Летаю совершенно секретно.

— Это ты-то секретно?! — Паря Михей рассмеялся. — С твоего хвоста любой секрет свалится. Давай говори, что обследуешь-то?

— Не могу. С удовольствием бы, но не могу. Главный медведь строго-настрого запретил. — Сорока спрятала очки в сумку. — Маня, говорит, если проговоришься, можешь не возвращаться.

— Либо говори, либо с глаз долой.

Сорока подпрыгнула, подлетела, кувыркнулась в воздухе.

— Ох, как охота сказать! Прямо рвется с языка. Важнейшее обследование! За всеми слежу, все записываю. И вас запишу. Где, значит, что, и что, значит, где… Ой-ой-ой, язык мой проклятый. Вырву, проглочу! А пока улечу. Главному-то что передать?

— Ничего. Обойдусь без твоих услуг.

— А-а! Все ему расскажу. Что шляешься где попало, приятелей заморских завел, жизнь медвежью забросил — ух, пар-р-ря! Задаст он тебе пар-ру! — Сорока Маня нацепила очки и полетела меж деревьями, зорко обследуя с высоты поляны, полянки, берега ручьев, звериные и людские тропы.

Пошли опять вверх по тропе, по веселым, просторным и чистым кедрачам: синел, золотился сентябрьский воздух меж толстыми матово-серыми кедрами; тонкая паутина перегораживала тропу то тут, то там. Вскоре морда у медвежонка «поседела», облепленная паутиной, а у слоненка на хобот намотался целый клубок, будто он нарочно ходил и сматывал эту осеннюю таежную пряжу. Лились со склонов распадков и падей темно-вишневые потоки брусничников — так густо уродилась в тот год ягода. На черничниках уже опала листва, голые кустики упрямо топорщились, не сгибались под тяжестью сизо-черных, переспелых ягод. Паря Михей ахнул: