Вячеслав Шугаев - Избранное

— Нет, вспомни, вспомни! Очни-ись, Настя! — Муля-выбражуля помахала ладошкой перед Настиными глазами.

— Про вас ничего не говорила. Кстати, а почему вы сегодня не были?

— Долго объяснять. — Вова бросил портфели и мешочки в траву и сам, обессиленный, прилег. — Теперь говори, что у тебя за неприятность?

— Васю Рыжего вы хорошо знаете?

— Знаем, знаем.

— В прошлом году он отставал по физкультуре, не умел прыгать в длину. Я оставалась с ним после уроков, и мы прыгали. Я говорила: смотри, Вася. Разбегалась и прыгала. Он тоже разбегался и прыгал. В общем, мы подружились. Он был неряхой: редко стригся, носил ногти с черными ободками, не мыл уши — хоть картошку в них сади.

Я побывала у него дома, беседовала с родителями, они стыдили Васю при мне. Я заходила за ним каждый день и сама мыла ему уши и каждый день стригла ногти. Водила его в парикмахерскую. Учила стирать воротнички. Но Васе правилось быть неряхой. Он прятался под кровать, когда я приходила, убегал от дверей парикмахерской, проглатывал мыло, когда я учила стирать его воротнички.

И вот сегодня Вася окончательно разозлился. Подкараулил меня после уроков, обозвал «дурой», оторвал пуговицы на плаще, дергал за косы и приговаривал: «Сама неряха, за собой следи! Уж я тебя заплетать не буду и пуговицы не пришью!» Потом разревелся, наверное, от злости и убежал. Я была потрясена неблагодарностью Васи Рыжего. Но больше была обрадована: все-таки я попала в неприятность. Мимо проходила Ольга Михайловна и спросила: «Что с тобой, Настя? В каком ты ужасном виде! Кто тебя обидел?» И хоть никогда в жизни я не лгала и должна была сказать, что обидел меня Вася Рыжий, я этого не сделала. Я впервые в жизни соврала! Сказала, что не могла сесть в автобус — такая была давка. В этой давке я и стала выглядеть так ужасно. Ура! Две неприятности за один день! Какое незнакомое, волнующее чувство! Поздравьте меня!

— С чем хорошим бы, — устало вздохнул Вова Митрин, лежащий на траве. — Мы тебя поздравим, а ты — нас. У нас тоже неприятности. А вон и Аленка идет. Не идет, а плетется. Видно, и у нее на душе несладко.

Понурая фигурка Алены показалась в дальнем конце площади.

А день этот складывался у Алены поначалу превосходно: утром и у папы и у мамы было хорошее настроение, они пообещали ей в ближайшее воскресенье отправиться за город, в осенний лес. В школу шла весело, всю дорогу «в классы» пропрыгала — так хорошо все вокруг было и солнечно. И ребята в классе, даже отъявленные задиры и забияки, встретили ее единодушным дружелюбием: никто за косу не дергал, локтем не подталкивал, не дразнил. Вроде бы специально для нее был этот день, день Алены, когда решительно все удается и во всем везет. И на последнем уроке все еще было хорошо. Учительница Ольга Михайловна долго хвалила ее ответ по русскому языку, и пока Ольга Михайловна хвалила, Аленке казалось, что она какая-то необыкновенная, очень умная и славная девочка, которая может приносить окружающим одну только радость.

Чувство необыкновенной праздничности переполняло Алену. И уж так она не хотела расставаться с этим чувством, что после уроков подошла и пригласила Ольгу Михайловну.

— Приходите к нам в два часа. Мама приглашала. У меня день рождения. Мама очень просила.

— Поздравляю, Аленушка! — Ольга Михайловна обняла ее. — Что же ты раньше не сказала. Весь класс бы поздравил. Расти большая и умная. Приду, обязательно приду.

Алена, по-прежнему, чувствуя себя необыкновенной, очень славной девчонкой, растроганно поблагодарила:

— Большущее спасибо, Ольга Михайловна. Будем ждать вас.

Отошла от Ольги Михайловны и чуть не откусила себе язык. «Какой день рождения, кто приглашал? Какая вруша! А сейчас еще стыднее вернуться и сказать: я вам наврала, потому что у меня было расчудесное настроение».

Долго Алена ломала голову, как же отменить день рождения, чтобы Ольга Михайловна не приходила — ведь это такой стыд! Ничего не придумала. Бегала от окна к окну, а около двух часов не выдержала, написала записку: «Ольга Михайловна! Извините. Маму с папой не отпустили с работы», — и убежала из дому. Из соседнего скверика видела, как Ольга Михайловна прошла к их подъезду. Едва удерживая слезы и покусывая кулачки от стыда и злости на себя, побрела на площадь, вспомнив слышанную от бабушки поговорку: «На миру и смерть красна».

Собрались на площади горемыки и удивились: как, оказывается, много на свете неприятностей. Среди пасмурных лиц резко выделялось оживленное, веселое лицо девочки Насти. Не хватало лишь Сашки Деревяшкина. Все позавидовали: везет все человеку, никаких неприятностей и сидит себе преспокойно дома. Но Сашка появился, да что там появился, пулей влетел на площадь. Едва отдышавшись, сообщил великую новость:

— Маетесь! Не знаете, как от неприятностей избавиться? Я тоже не знал. Тоже маялся. Шатался по городу, пришел на окраину, к старому кладбищу. А там ларек новый появился. И вывеска на нем: «Прием и продажа неприятностей». Представляете?! Я даже заходить в него не стал — сразу сюда. Вдруг, думаю, еще у кого неприятности. Так и есть. За мной! Все сдадим, до единой!

На берегу мелкой, узкой речушки, возле старой церкви, пустовали два сарая — бывшие склады. Мальчишки и девчонки играли в них в прятки, в войну, в сыщиков-разбойников, как вдруг в один прекрасный день, который ухитрился совпасть с черным днем, появилось объявление, что в сараях откроют торговый ларек. На дверях повесили замки, огородили сараи высоким, плотным забором и над воротами укрепили громадную вывеску. Сверху маленькими, черными буковками на ней было написано: «Товары повседневного спроса», пониже — аршинными, красными: «Универсальный ларек», и в самом низу — опять черными, наклонными: «по приему и продаже неприятностей».

Вот к этим воротам с вывеской гуськом и подходили ребята. Впереди в распахнутом плаще с оборванными пуговицами, с растрепанными волосами шла девочка Настя, за ней Муля-выбражуля, высоко вздернув голову. Праздничные золотистые банты покачивались перед самым носом Вовы Митрина, потного, понурого, еле тащившего портфели и мешочки со сменной обувью. Затем шел Сашка Деревяшкин, посвистывая, бодрясь, засунув руки в карманы, а сам представлял, как сейчас у них отключают телефон и остроносый Степан Федорович жалуется отцу. Девочка Алена была последней, чуть не на каждом шагу оглядывалась — все ей казалось, что следом идет Ольга Михайловна, протягивает руки и жалобно кричит:

— Аленушка! Где ж твои именины? Родилась ты когда?

За забором «универларя» хрипло и весело заиграли патефоны.