Раиса Лыкосова - Встретимся на высоте

— Мать говорит, он им каждый день носит, — подал голос из своего угла Панька.

— Ничего себе, — удивилась Натка. — А че он сам весной есть будет?

Ребята хорошо знали, что дед не слышал, но всякий раз, как речь заходила о нем, говорили в его присутствии шепотом. Зарумянившиеся с обеих сторон ломтики дед снимает с плиты кончиком ножа и бросает девчонкам в колени. Глубокие выцветшие глаза его щурятся в довольной улыбке. Натка, Валька и Тонька, обжигаясь, снимают с краев легкую кожицу и хрустят поджаренной картошкой.

— Как пряники, — набивая рот, бормочет Валька. — Натка, ты ела пряники?

— Ела, — не совсем уверенно отвечает Натка. — До войны… Только я не помню, какие они.

— Ела бы, дак не забыла, — уточняет Тонька. — Если я не ела, дак и не говорю.

Натка дует на горячие картофельные ломтики и, остудив, несет Паньке. Пока он ест, она разглядывает свитый конец.

— Славные получаются, — с видом знатока заявляет Натка. — Тонкие и упругие. А баба Настя говорит, хорошие вожжи свить во всем починке только дед Иван сумеет.

Панька ерошит отрастающий ежик на голове и поясняет:

— Мочало не совсем просохло. В прошлое лето липы с весны мочили, так то послушней было. Из него и кнуты, и чересседельники вили.

Натка садится на свое место и продолжает наблюдать. «У Налимков любая работа спорится. Добрые мужики растут», — вспоминаются ей сейчас слова бабы Насти. И действительно, за работой, со спины, Панька похож на невысокого коренастого мужичка. Он стоял, широко расставив ноги, чуть отклонясь назад. Слегка разведенные в стороны руки его быстро и ловко скручивали мочальные жгуты. Сквозь тонкую ситцевую рубашку было заметно, как напряженно двигались худые плечи и лопатки.

Ежедневная работа рано развивала деревенских ребят. В свои двенадцать лет Панька казался намного старше. Он уже умел подковать коня, вспахать огород, накосить травы, спилить дерево. И внешне был крупнее девчонок, вел себя солиднее. Подражая молодым парням, Панька низко загибал сапоги и валенки, носил солдатскую шапку с серым околышем. В сентябре, помнит Натка, когда заболел председатель Маркелыч, Панька помог Архиповне выкопать в огороде картошку и убрать овощи. За это Набатовы подарили ему Шурину вельветовую куртку. Куртка была рыжевато-коричневая, почти в тон его волнистого каштанового чуба, с карманами и «молнией». Из-за этой куртки Паньку в школе прозвали щеголем. Он не обижался, когда к нему так обращались. Да это прозвище и подходило ему. Одежду братьев, которую им с Тонькой приходилось донашивать, Панька сам подгонял под свой рост.

Под окнами конюховки скрипят полозья саней. Это возвращаются из района обозники. Панька снимает со стены керосиновый фонарь, зажигает его, и они с дедом идут встречать подводы. Дед всякий раз после дальней поездки проверяет каждую лошадь: не побила ли спину, не захромала ли. Следит, чтобы кто из подростков не напоил лошадей потными. Панька помогает деду.

Девчонки разрезали оставшиеся картофелины на круглые ломтики и, сгрудившись у печи, начали сами сажать на плиту. За этим занятием их и застала Наткина мать Маряша. Закутанная черной, заиндевелой от мороза суконной шалью, она появилась на пороге в белом облаке холодного пара. В руках ее был хомут. Вслед за ней вошли Женя Травкина, Оня-конюшиха и Ванека. На воротнике дубленого солдатского полушубка, на пшеничных бровях и ресницах Жени Травкиной серебрился иней. Выношенная тонкая шалюшка едва прикрывала голову конюшихи, серый мужской ватник полнил, делал и без того приземистую плотную фигуру ее еще ниже.

Женя теперь ездила с хлебным обозом на станцию. По починку ходили слухи, что в конторе с Баяновым она не сработалась.

Маряша положила на скамейку перед дедом хомут. Он осмотрел его и повесил высоко на длинный деревянный шпиль, вделанный в стену. Так дед обычно сушил сбрую перед тем как ее ремонтировать. Конюшиха села на нары и, сдвинув в угол лежащее мочало, пригласила:

— Садитесь, бабоньки. За день-то на морозе крепко пробрало. — У конюшихи часто болело горло. Говорила она зимой обычно сиплым шепотом. Маряша вопросительно посмотрела на Женю.

Некогда бы сидеть-то. К Маркелычу собирались зайти посоветоваться.

Женя устало опустилась рядом с конюшихой.

— Мы вроде сегодня в районе Бутышкина видели.

Маряша молча закивала головой. Услыхав о Бутышкине, девчонки навострили уши.

— Вот те на-а! — всплеснула руками конюшиха. — Вот так дела! Вон оно что… — медленно приходя в себя от столь неожиданного известия, повторяла одно и то же Тонькина мать. Вошел Панька и тоже повесил на шпиль сушиться хомут и несколько уздечек. Раскрыв дверцу печи, начал ворошить клюкой горящие дрова.

— Так, девонька, так, — сиплым шепотом снова начала конюшиха, — значит, в районе встретили…

— Да не встретили, если б встретили, тут уж наверняка. Издали видели, — Маряша тоже расстегнула шубу и села на нары.

— Как же Бутышкин мог там оказаться, — глядя на взрослых, в недоумении развела руками Валька, — если его волки загрызли?

— Что Бутышкин? — только теперь поняв, о чем идет речь, резко повернулся от печи Панька.

— Надо бы посыпки смолоть, — перехватив сторожкий Маряшин взгляд, сказала конюшиха. — Паня, съезди-ко на мельницу. Кубышки две вики да охвостья разного для обозных лошадей выписали. И девчонок забери с собой. Пусть по первому-то снежку прокатятся, У нас свои разговоры. И детям вовсе не след их слушать.

Пулей вылетают на крыльцо девчонки. За ними, прихватив сбрую, степенно выходит Панька. Пока он запрягает в розвальни лошадь, дед Иван и конюшиха выносят из кладовки мешки. Наконец все готово. Нетерпеливо подталкивая друг друга, девчонки валятся на мешки и солому. Панька встает в передок саней, крутит концами вожжей, и лошадь трогается. Когда они проезжают мимо горы, ребятишки провожают их завистливыми взглядами. Из Кииного двора выходит группа комсомольцев.

— Эй, Панька! — кричит кто-то из них. — Куда это вы?

— В Ашу на мельницу. В Чикаши пестики молоть, — громко хохочет Тонька и прощально машет им варежкой.

— Меня возьмите. Я тоже в Ашу дорогу ищу! — весело кричит им вслед Толя.

— А Кию-то забыли позвать? — спрашивает брата Тонька.

— Она уж давно там. Ее мать предупреждала.

До войны мельником работал Клавдин и Аркашкин отец. Теперь мельница простаивает. Молоть кукуйцам нечего. И в редких случаях, как сегодня, Кия Шулятева заменяет мужа.

Вечер выдался тихим и ясным. От снега и лунного света далеко было видно вокруг. Белели пустынные поля. По берегам Крутого лога высокими, величественными шатрами пестрели припорошенные снежком редкие ели. Темнели по речке кусты. Пустынная немота снежных просторов оглушила девчонок. Они вдруг притихли.