Леонид Леонов - Конец мелкого человека

— Я ведь и не настаиваю, не настаиваю, — забормотал невнятно при общем молчании Титус и, рванув скобку, исчез за дверью.

К Лихареву, как бы затем, чтоб оправдаться, подошел Елков.

— Видали, экземплярец какой?.. Объясните его поведение! Главное в том, что ведь он и действительно в Тридцать восьмой служил, я уверен, что так. Приходите-ка в пятницу, — поленца можете не приносить, вы еще покуда гостем у нас… Мезозавр Андреич. Еще не такие фортеля увидите!

— Нет, — грубо ответил Лихарев, надевая калоши, — не приду, пожалуй.

— Придете, Мезозавр Андреич… зачем неправду говорить? — с укоризной заметил Елков.

— Врешь, черт, не приду!! — бросил Лихарев, надвинул шапку и вышел.

Внизу в темноте под лестницей ждал его Титус.

— Вы мне вот что… — начал он, шаря пуговицу на лихаревском пальто. — Вы мне верьте, это не я Варнавина сгубил!

— Я вам и верю, отчего не верить?.. — с непонятным отвращением отозвался Лихарев в темноте, чувствуя, как вибрирует каждым кусочком нервов странный этот экземпляр елковского паноптикума.

— Вы, может быть, думаете, что я просто так, жулик, а я ужасно как мучаюсь… и даже хотел у вас попросить…

— Да излагайте же, в чем дело, черт вас возьми: торчим с вами на сквозняке…

— Видите, какое у меня дельце… как-то не позаботился вот с утра, и к вечеру оказался без единого рублишка. А мне при моих обстоятельствах без денег возвращаться просто зарез. У меня, знаете, дома очень нехорошо! А давеча что-то на редкость симпатичное в вашей манере… ну, подкупило меня! Вот я и решил: у профессора и перехвачу. Не окажете ли на несколько дней доверие?

Голос Титуса звучал заискивающе, но выражения глаз не прочесть было в потемках.

— Правду сказать, я и сам не при деньгах, — замялся Федор Андреич. — Много ли надо-то вам?…надо посчитать сперва, может, и наскребу немножко.

Нашлась спичка, при ее желтом шарахающемся свете Федор Андреич коченеющими непослушными пальцами принялся расправлять смятые бумажки из кармана. Между прочим, он обратил внимание, что Титус смотрел не на руки ему, как теперь полагалось бы, а испытующим взором в самое его лицо.

— Мне бы мильонов хоть сорок на первое время… — сказал Титус.

— Вот здесь их ровно пятьдесят восемь, половина ваша! — и, на глазок разделив свое сверхэпохальное богатство пополам, протянул половицу Титусу.

— Вот спасибо… мне как раз за починку сапог платить и еще текущие расходы! Я вам их вскорости же, в очередную пятницу и возвращу…

Сразу хлопнула за ним выходная дверь… и вдруг Федору Андреичу показалось, что не деньги нужны были Титусу, а замаскированная в просьбу потребность выяснить отношение к себе постороннего сурового и порядочного человека. И Федору Андреичу стало смешно, что кто-то на свете еще мог дорожить его мнением о своей особе.

Федору Андреичу отперла Елена, держащая лампочку с приспущенным фитилем, несказанно бледная и дрожащая. Но Федор Андреич не увидел ее, весь сосредоточенный на своем. Еще на улице стало больней сжиматься сердце, а тоска, всегдашняя спутница удуший, затемняла разум.

— Я там тебе на столе покушать оставила, закуси, а чай холодный в чайнике синем, — сказала сестра, запахиваясь в шубку и неудержимо кашляя.

В комнате было темно. Елена внесла лампочку и поставила на стол, но тьма обступала по-прежнему чадный керосиновый огонь. Есть не хотелось. Федор Андреич отодвинул стул от стола и сел.

В сердце совсем перестало колоть. Где-то под столом, в уголке, поцарапалось коготком. Федор Андреич напряженно вгляделся и увидел крохотную мышку, которая блеснула глазком и метко скользнула в еле заметную дырочку, темневшую у плинтуса стены.

«Какая маленькая», — подумал Лихарев про мышку и снова ждал, забывая даже ногу за ногу заложить. Снова она, мышка, перебежала к шкафу и обнюхала краешек, на котором уже виднелись острых зубок ее белые следы. «Меня боится, — мелькнуло у Федора Андреича, и потом еще: — Небось и потомство есть, она для них ищет…»

Нечаянно появилась хитрая мысль, что ведь мышку нетрудно поймать и рассмотреть вблизи, что за мышка. Федор Андреич, прикидывая возможности, сощурил левый глаз. Делать было все равно нечего, а ложиться Федор Андреич боялся, припадок мог застать его на кровати и в темноте. Мало ли какие мысли приходят наедине с собою!

В соседней комнате с глухим кашлем проснулась сестра. Федор Андреич подождал две минутки, пока затихло, потом взял со стола коробку от макарон, принесенных Мухоловичем, выправил промятое дно. Мышка мгновенно спряталась. Лихарев стал на коленки и полез под стол. «Как выскочит, так и накрою, никто не видит».

Окно было по-прежнему подернуто перегнувшимися туда и сюда мезозойскими листьями. В комнате стояла тишина, везде вокруг тоже была абсолютная недвижность: все жадно насыщалось сном. Сделав губы калачиком, Федор Андреич затаил дыхание и приподнял край коробки: «Вот я ее сейчас и прикрою…»

— Только сразу нужно накрывать, а то убежит! — сказал кто-то сзади знакомым голосом.

Лихарев дрогнул и, разжимая руку, выглянул из-под стола. На кровати, заложив ногу на ногу, сидел ферт. Свет, скошенный абажуром по кривой, упадал на сложенные руки ферта, — лицо его, ухмыляющееся ехидно, оставалось в тени. Дверь в кухню и, помнится, на улицу оставалась незаперта.

Федор Андреич выполз и поднялся. Мозг работал с отчаянным напряжением, в висках мерно и глухо пульсировала кровь. Бочком, чтоб не выпускать ферта из поля зрения, Лихарев направился к двери.

«Дверь была открыта… Сестра забыла ее закрыть», — сказал он, берясь за скобку.

«Нет… это я, — пройти прошел, а затворить забыл», — возразил ферт и, соскочив с кровати, перед самым носом Федора Андреича прихлопнул дверь.

За скобку они держались вместе, рука ферта была как лед. Отходя, ферт задел неосторожно локтем прямо в бок Федора Андреича, под самое сердце.

«Ну, это уж хамство!» — с озлоблением выкрикнул Лихарев и покривился от болезненного душевного вывиха, похожего на тот, какой бывает в плече от удара в пустоту.

«Слава богу, сдвинулись…» — фыркнул ферт; не рассчитывая на ответ, он снова уселся на кровать.

Лихарев не отвечал и все глядел с презрительной усмешкой в убогое, испитое лицо ферта.

Ферта никакого он и знать не хотел, но мысль о том, что кто-то, хотя бы этот несуществующий, видел его на четвереньках, была ему обидна и болезненна.

«Вы меня не опасайтесь, Федор Андреич, я никому про это болтать не стану… Да у меня и память прескверная, все равно забуду! — не переставал лезть с разговором ферт. — Но только и вы уж никому тогда не говорите — вот и будет у нас маленькая, наша, тайна…» — В этом месте ферт даже улыбнулся, фамильярно распялив губы.