Леонид Леонов - Конец мелкого человека

— Занимательно, непременно расспрошу поподробней при оказии… — приглядываясь к домодельному философу, заметил Федор Андреич. — А тот дальше, с бакенбардами, тоже из свихнувшихся мыслителей будет?

— Это Титус-то? О, любопытнейшая карта в моей колоде! — обрадовался Елков. — Имеет загадочный камень на душе, значительного веса и, видимо, причудливого содержания. Все стряхнуть хочет, а не может… плохо кончит, по-моему. Позвольте, никак началось… давно откровения от него жду!

Толкая новичка под локоток, хозяин повел Федора Андреича в угол, где в окружении небольшой аудитории, сосредоточась в одной точке и с недобрым блеском в глазах, долго, словно в дальнюю дорогу, набивал себе трубку Титус.

— Можно и нам, Сергей Яковлич? — присаживаясь в компанию, спросил Елков.

— Отчего же… — чуть поморщился тот, — только ведь я так, пустячок один. Мы тут спор завели насчет подсознательных человеческих побуждений, и так у нас получается, что все вроде ни к чему!

— Это в смысле добра и злодейства, что ли? — ловко вплелся в рассуждение Елков. — Так ведь эти вещи лишь на мелких, частных примерах людского поведения проследить возможно. А ежели в историческом разрезе да с близкого расстоянья взять…

— Начинайте же! — закричали со всех сторон. Неверной рукой Титус поднес спичку к отверстию трубки, пустил клуб-другой махорочного дымка, потом дал спичке догореть в пальцах.

— Был у нас в Тридцать восьмой артиллерийской бригаде забияка одни, Жеромский, крайне неприятный господин. Из оригинальности маску демоническую сочинил себе и, сплетничали, будто средневековый яд в перстне носил…

— Вот такие головорезы и прут с Деникиным на матушку-Москву. Дай им волю… — начал было Сиволап и замолк, зашиканный со всех сторон.

— А этот напротив, — вкось огрызнулся Титус, — хоть и с игрой был, однако над весьма многим задумывался, христианство критиковал, даже пытался искать правду жизни… в меру умственных способностей, разумеется! Незадолго до войны, поздней осенью все случилось, перед самым снежком. Стоял наш дивизион в ужасной одной дыре, каких и в России немного: до офицерского собрания — от квартиры триста сорок шагов всего — в седле приходилось добираться. Ну, кто чем занимался в этакой тоске да грязище, — пили, банчишком баловались… мой Жеромский очень выпукло рыцарскую любовь к командирской дочке изображал, причем имел в этой части достойного себе партнера и соперника. В житейском обиходе, кстати, этот самый соперник Варнавин, много моложе его, довольно застенчивый и приятный юноша был. Началось у них, как всегда, с ерунды, с несогласия по поводу погоды и постепенно докатилось до неукротимой обоюдной ненависти. И так как нужна им была точка, ось для взаимного кругового преследования, то и выбрали ту чрезвычайно худосочную девицу с бархатной ленточкой на шее. Вертушка была и уже довольно зрелая, но за отсутствием других женщин и в обстановке постоянного боготворения чертовски расцветала иногда. Видать, оба холостяка ей нравились, но, как тоже часто случается, все тянула с выбором, промахнуться опасалась… И тут прибыл к нам, помнится, на учения инспектор артиллерийский: гаубичный бас, борода в аршин, самого только на лафете возить. Вечерком после муторных учебных занятий сидим за кофейком в собрании, балаболим, в карты режемся, кто что… Варнавин близ своей девицы, сидевшей с котенком на коленях, гитару щипет. Время позднее… и тут поднимается вдруг мой Кукович, внушительно просит всеобщей тишины…

— Вы его вначале Жеромским назвали, — вразумительно напомнил Кромулин.

— Пардон, словесная осечка… — с гримаской досады поправился Титус. — Подходит он к Варнавину с двумя бокалами, в один высыпает на глазах у всех содержимое из перстня, производит путаную рокировку бокалов раз и два, после чего предлагает противнику, поскольку дуэли запрещены, выпить наудачу за здоровье прекрасной дамы и тем самым под благовидным бескровным предлогом разрубить затянувшийся спор. «Не угодно ли, Владимир Каэтанович? — спрашивает. — Берите любую, мне — оставшаяся!» Тот заметно бледнеет от неожиданности одной. «Бросьте, Жеромский, — примирительно отвечает, — вы просто в карты продулись сейчас и лишнего глотнули… а вообще нам всем на боковую пора». — «Вот разопьем по последней, — цедит сквозь зубы Жеромский, — и разойдемся действительно в разные сторонки! Ну, полно трусить, прелестный вьюнош… ай кишка слаба?» Тут всеобщее замешательство, потому что все это бесконечно глупо, а во-вторых, у Варнавина, как оно положено в таких историях, престарелые родители, сестрица неизлечимая и неугасимый талант к музыке. Вдруг наша барышня с черным ошейником поворачивает головку к Варнавину да капризно так: «Неужели вы божьего суда боитесь, Костя?» Ну, дура, дура!.. Наступает всеобщая похоронная тишина, слышно, как муха крылышки чистит…

— Какая же муха перед снежком-то! — почти любовно усовестил Елков.

— Специально посадил, ваше внимание проверить… — с выраженьем злого вдохновения в лице усмехнулся Титус. — «Ну, раз отказываетесь от моего тоста, я тогда оба за нашу даму выпью», — Жеромский-то говорит и, прежде чем кто успел из руки выбить, опрокидывает залпом один бокал за другим, после чего садится на стул, начинает трубку раскуривать… Между прочим, перед командиром батареи, этакий апоплексический толстяк был!.. рюмка перед ним стояла, — по окончании разжал он ладонь, а она в крови вся от раздавленного стекла… вон как! И хотя впоследствии почти все возмущены были подобным вызовом, тем не менее ужасное дело сделано, и яд внутри начал свое действие, все смотрят осудительными глазами на притихшего Варнавина, который вслед за тем стремительно убегает. А по прошествии минут двух поднимается со стула и наш несостоявшийся покойник. «Действительно, расходиться всем нам пора, говорит, а за здоровье мое не бойтесь, поскольку это была всего лишь шутка… обычная сода была: после вчерашнего перепоя зверская изжога гложет!» И представьте, ушел как ни в чем не бывало…

— А Варнавин этот? — спросил кто-то со стороны изменившимся голосом.

— Помнится, застрелился он тут же, как ушел… неустойчивая натура был. Кроме того, с легкими у него было наследственное неблагополучие, — с неудовольствием ответил Титус. — Но я все это к тому лишь рассказывал, чтобы показать на примере моего Жеромского истинные потемки человеческой души…

Все в молчании курили, сосредоточенно сердясь на что-то.

— А видно, дрянное у вас офицерство было, коли никто вас за это как сучку не пристрелил! — после паузы с одышкой презрения подвел итоги Сиволап, снова и шумно отправляясь по воду.

— Да кто вам дал право думать, что это я, черт вас возьми? — в спину ему разъярился Титус.