Леонид Леонов - Конец мелкого человека

— Вот насчет сестры я хотел… может, рецепт ей прописать? — неуклюже, в отмену непроизнесенного диагноза, спросил Федор Андреич.

— Ведь это вы, батенька, для себя рецепт хотите, — деликатно возразил Елков. — А ей бы всего только морковочку теперь… давеча у меня спрашивала по секрету, чего у меня в сумке, не морковочка ли. Эх, я и захватил бы, кабы знать… Ну, адье, и мужества, мужества больше, Федор Андреич!

После его ухода долгое и спасительное оцепенение накатило на Лихарева. Он сидел на кровати, уставясь в коврик под ногами, и что-то происходило в нем, но не мысли, а как бы разглядывал с бесконечного расстояния нечто там, далеко внизу, сливавшееся в мерцающую полосу. Она не то что двигалась, а будто кто-то где-то, оставаясь на месте, куда-то направлялся во множестве, и среди прочих тоже профессор Лихарев. Когда он осознал это, в окнах уже смерклось, пора стало лампу зажигать. По плесканию внутри ясно стало, что хватит лишь на вечер — и то не весь, отчего вспомнился вчерашний еще наказ сестры, непременно не пропустить очереди за керосином, но в какой день — он теперь забыл… и тотчас же разоряющая мысль об этом заслонилась необходимостью найти спички. Это было приятное, выключающее мысли занятие — ходить и трогать бесполезные уже вещи, — на поиск тоже ушло неопределенное время, которое порою как бы тяготило Федора Андреича. Под предлогом чтоб не будить сестру, — если задремала, слава богу! — Федор Андреич не понес лампу на кухню, а решил всего лишь справиться вполголоса о здоровье: ему хотелось верить, что после одной там поворотной точки дело пойдет на выздоровление.

Никто не ответил Федору Андреичу, пришлось для верности повторить вопрос. По первому впечатлению, во всей обманчивой тишине мира только и было звуку, что скреблась мышь.

— А, кто там… а? — как бы сквозь забытье сорвавшимся голосом отозвалась Елена. — А… чего тебе?

Видимо, она опять чем-то слишком занята была, что так долго не отвечала, а может быть, по ее состоянию требовалось всякий раз для ответа силу поднакопить.

— Подойди, Федя, сюда… мне тебя не видно. Пожалуйста… не бойся меня… смешной какой! Мне ведь и самой не хочется. Виню себя, что за работу не засадила… старалась. И я уже, знаешь, ни на бога, ни на кого не сержусь…

— Где у тебя болит? — придумал он спросить.

— Нет, хорошо… ну, ты ступай теперь погулять! Ладно, ступай…

Он боялся вглядываться туда, в нишу, словно обжечь глаза боялся, а избрал для этого белевший в потемках незнакомый предмет, который оказался тарелкою с нетронутой пищей, которую он еще утром поставил ей на табуретке; новой пока не требовалось. Сравнительно связная, хотя временами с паузами, речь сестры не внушала пока повода для беспокойства. Федор Андреич и вправду в последнюю неделю почти не выходил из дому, так почему было не принять еще одной жертвы этой несчастной великодушной женщины, которая хотела освободить брата от неминуемых теперь переживаний…

— Может, мне в самом деле к Елковым за морковочкой сходить? Я быстро обернусь… — воровато засуетился Федор Андреич, то ли добиваясь повторного дозволения сестры на это, то ли желая подтверждения, что она дождется его прихода.

— Ступай… — как бы превозмогая сон и сквозь сжатые губы сказала Елена Андревна.

Еще колеблясь, а пуще боясь, что сестра сквозь свою смертную истому разгадает путаницу его побуждений, из которых не все же подряд подловатые были! — он, пошаркивая слегка, стал уходить с кухни и неожиданно в коридоре носом к носу столкнулся с незнакомым человеком. Какое-то время они стояли так в потемках с сердцебиеньем и придерживая друг друга за плечи. Когда же по-прежнему, не разжимая кулаков, приблизились они к свету, этот упитанный когда-то, судя по свисавшей одежке, коротыш оказался полузнакомой личностью из домкома.

— Извините, от занятий отрываю, я насчет воды… можно мне к вам? Во всем доме замерзло… опасаюсь, не пришлось бы главный стояк отогревать!

— У меня сестра умирает… — неожиданно для себя проговорил Федор Андреич.

Он и произнес-то это, лишь бы отбиться от несвоевременного вторжения, и сам похолодел от смысла слов, что подсознательно сорвались у него с языка, и даже запрятал бы их обратно, кабы не поздно стало.

— А я… — неукротимо визгнул тот на очередное обывательское сопротивление, — а я живой, по-вашему, раз на собственных катушках стою? А кроме домкома, еще в должности орудую, да и на субботниках за троих откозыриваю… — Но случайно взглянул вверх, на лицо стоявшего в помрачении Федора Андреича, вспомнил кстати и тихую, бессловесную женщину, раз в месяц приходившую к нему в подвал за карточками, и мгновенно переменился, — да вы не опасайтесь, не нашумим, не звери же… Где она у вас умирает-то?

— На кухне, — пальцем показал Федор Андреич.

— Ну мы тогда в ванную пройдем!

Обстоятельное исследование стояка подтвердило предположения домкомского товарища, и кажется, увенчавшая его поиски находка заметно улучшила его настроенье.

— Не беспокойтесь, нас Елена Андревна и не услышит… вы только завесьте дверь туда чем-нибудь да снизу поплотнее заложите… для заглушки звуков! а я пока за водопроводчиком смотаюсь…

…Человек восемь довольно щуплых домовых активистов, зато с громадными тенями на промороженных стенах, наблюдали за чумазым неразговорчивым человеком, как взад-вперед водил он по трубе в уборной неистовым пламенным языком. Бензинка урчала, но не сдавалась и труба, а домком все совался пощупать чугун, так что водопроводчик даже оборвал его, тоже шепотом: «уйди, черт-вертяк, с-под руки…» Все в доме уже знали, что за дверью умирает хозяинова сестра. Однако, когда через час пошла вода, натерпевшиеся люди со всех этажей бросились с ведрами в лихаревскую квартиру, и потом два часа длилась эта бесчеловечная, сопровождаемая плеском воды, почти оргией, нестерпимая топотня… но, странно, едва схлынул переполох, Федор Андреич ощутил почти тройную тяжесть на душе. Ужасно страшно стало войти на кухню… Но сразу пришло в голову, что только сейчас, в полной тишине, оглашаемой размеренной баюкающей капелью разбуженной воды, только теперь и могла наконец задремать Елена Андревна… и поэтому не стоило будить ее ради пустяков. Другое дело, кабы хоть морковочка в руке была!., и вдруг вспомнилось, к пущему потрясению Федора Андреича, что, как только слегла в постель, она вот так же вскользь, стесняясь, попросила его принести ей соленый огурчик… и он даже на улицу вышел, помнится, с этой целью, но встретил кого-то и все безжалостно забыл за разговором. А это единственная возможность была прижизненно отплатить должок Елене, и главное, чтобы бог помедлил с его сестрой, пока профессор Лихарев не добудет в мире помянутой морковки, без чего ему предстояло бы гадко каяться всю последующую жизнь. Федор Андреич даже прислушался из кабинета, не закашляется ли — тем обычным в последнее время надрывным кашлем, словно шестерня срывалась с зубьев, и еще прислушался… но опять нет, не кашлянуло. И уже не из-за сестры жутко стало оставаться в квартире, а с собою наедине, из-за необходимости заглянуть в себя и ужаснуться своему смятению.