Леонид Леонов - Конец мелкого человека

Так он выстоял никак не меньше полминуты с невыразимо острым и целительным ощущеньем, как постепенно, затягиваясь благодетельной пленкой времени, становится прошлым почти невыносимое настоящее. Уже согласованные между собою, еще роились давешние мысли, и на первом месте — о необходимости сбережения души для предстоящих впереди свершений… он опять повторил себе, что и самой Елене Андревне при ее исключительной душевной щедрости было бы приятней, чтобы брат не тратился на бесполезное отныне состраданье к ней, а лучше бы, согласясь на предложенье Мухоловича, сохранял бы силы для продолженья великого труда о климате мезозоя… Но тут ему представилось вдруг — а что же будет, если вся его нация от моря до моря превратится в этакую мертвую груду окаменившихся сердец, и кому тогда к черту понадобится его ученая ахинея! И так на мгновенье стыдно стало Федору Андреичу, так жалко одинокой, в насквозь промороженной квартире, всегда такой безответной сестры, что, чертыхнувшись и всхлипнув чуть не навзрыд, с новой тоской ринулся в оставшийся путь.

Сам Федор Андреич, в сущности, никогда всерьез не болел и оттого имел преувеличенный страх перед любым нездоровьем, и потому по мере приближенья к дому воображение рисовало ему невероятные картины Елениной поломки, состоявшие из крови, крика и кромешной боли. Тем более насторожила его стоявшая в квартире тишина, оглашаемая лишь стуком пудового маятника из его рабочего кабинета. Только свежеподмытое пятно на кухонном полу выдавало приключившуюся, уже часа два назад, неприятность с сестрой. Елена Андревна лежала у себя в нише, на коечке, для тепла накрытая поверх одеяла старенькой теткиной шубкой с лисьим воротником. Нетронутый стаканчик чая стоял в головах у ней, на столике, и только что заправленная лампа, керосиновая. У водопроводной раковины выжимала мокрую тряпку соседка, которая заодно произвела небольшую приборку в квартире, хотя, в сущности, сора в ту зиму нигде не бывало. При появлении Федора Андреича она неслышно, с опущенным от почтения взором, скользнула в дверь, так как, по-видимому, наслышана была от больной о его первостепенно важном для культуры мезозойском труде.

Именно это печальное благообразие и подчеркивало происшедшую катастрофу, значения которой для будущего лучше было даже не устанавливать пока; очевидно, и сестру терзала та же мысль о завтрашнем дне профессора Лихарева… Заслышав шорох на пороге, Елена попыталась повернуть голову, но из-за слабости сделать это ей не удалось, и брат сам догадался войти в поле ее зрения.

— Ну, поотвлекся немножечко? — так проникновенно и приветливо спросила сестра, что у брата непрошеные слезы встали в горле. — Вот далеко только, а то неплохо где-нибудь душу-то отвести…

Он придвинул табурет к койке Елены:

— Слушай, да как же так произошло все это?., ведь раньше-то крови у тебя не случалось!

— Нет, и раньше бывала, Федя, скрывала я, чтоб зря тебя не расстраивать, — кротко пояснила Елена Андревна. — На юру стояла в очереди, с вечера еще продрогла вся… ну, как номер-то начертили мне в ладошку чернильным карандашом, так и побежала домой горяченького хлебнуть… да тут запершило сперва, потом сразу теплота в гортани обозначилась… и вдруг такая приятность, знаешь, словно в длинной люльке понесло меня куда-то! Очнулась уж на полу…

— Ничего, к утру встанешь… — грубым голосом, чтоб не разреветься, для поддержания скорей себя, чем сестры, сказал Федор Андреич.

— Хорошо бы, кабы подняться-то мне! А то в очереди завтра сальце обещали по шестому талону выдавать… Постирать тебе собиралась, а не могу, извини!

— Вот я к тебе завтра Елкова приведу, чтобы прописал тебе что следует…

— Что ж Елков-то, ведь он не бог! — улыбнулась Елена Андревна.

И такая честная, жгучая правда заключалась в ее словах, что опять не по себе стало Федору Андреичу. Вдруг он взял обвисшую до полу руку сестры и разглядывал вблизи этот маленький чудесный инструмент, которым так много было сделано в его жизни. По мелким жилкам, просипевшим под кожей наподобие весенних ручьев, можно стало судить о состоянии ее истощенного, умирающего тела. Потом повернул обратной стороной и глядел на жирные, три, лиловые цифры в ладони, обозначавшие порядковый помер в очереди, пока сама Елена не выдернула у брата своей руки.

— Ты не падай духом-то, Федя, держись… все наладится. Сначала всегда трудновато бывает… первое время и соседка тебе поможет. У ней муж слесарь на фронте, а гляди, как и без него по дому управляется… — Она понизила голос до шепота. — Ладно, устала я чего-то, Федя, спать ступай…

Голос ее звучал совсем спокойно. Последние месяцы из-за каждодневного ночного стоянья на убийственных уличных сквозняках, с чем было сопряжено добыванье пищи, болезнь ее потекла втрое быстрей, но скорая развязка уже не пугала ее. Кабы не мысль о брате, о предстоящем ему сиротстве, с которой и засыпала нехорошим потным сном, и просыпалась на окрашенной кровью подушке, лучше и не придумать было, как растаять по весне, утечь вместе с речкой в милые материнские моря и уж оттуда изредка проплывать бы облачком над самыми родными местами на земле!

И так все отчетливо предстало перед Федором Андреичем, собравшимся уходить, что не решился переступить порога.

— Ты уж не умирай… ради бога, не умирай, Елена! — попросил он с закушенными губами. — Ну, пожалуйста…

— Ну, что ты, Федя, — ну, зачем же умирать… мне и самой не хочется! Я встану. — Голос ее дрожал и звучал не слишком убежденно, но почему-то даже это было очень утешительно для Федора Андреича.

Утром Елена не поднялась, и когда Федор Андреич вошел на кухню, она уже проснулась, а может быть, вовсе не спала, — и лежала, как и накануне, лицом вверх, с какой-то особой за ночь появившейся пристальностью во взгляде. Попозже обошлось, едва печку затопили, даже улыбнулась дважды, к великой воскрешающей надежде Федора Андреича, и лежа руководила приготовлением завтрака, причем пошутила снисходительно над удивительным неумением мужчин в отношении легчайших, казалось бы, мелочей жизни. Потом вдруг попросила брата подойти поближе, чтобы в предстоящем разговоре глазами досказать то самое, чего не посмеет языком.

— Ты, Федя, все же сходи в очередь-то… жалко, если сальце пропадет. — Она запнулась от мысли о возможности такой потери. — Можешь стульчик себе взять… там многие сидят на стульчиках! Тебе вообще первое время придется самому заняться этим… ну по хозяйству! — и озабоченным взором, по частям, окинула зачем-то все помещение, в котором находилась. — Я, конечно, отлежусь вот немножко и встану… буду тебе хоть штопать, печку топить. А глядишь там, и обед тебе иной раз сварить сумею…