Николай Олейник - Жилюки

Не нравились ему лишь разговоры, которые то и дело возникали на собраниях, о переселении с хуторов. «Землю обобществили, имущество тоже, а самим зачем в один котел толкаться?» — говорил. Ему объясняли, что делается это в интересах самих же хуторян: в селе и с электрификацией и с радиофикацией куда легче, и школы всюду открываются, но Стецик стоял на своем: «Веками жили без электричества и радива? Жили. А детей возить в школы будем».

Поскольку для решения этой проблемы в самом деле еще не созрели условия — поговорили о ней да и принялись за более важные и неотложные дела.

Под мобилизацию — в связи с началом Великой Отечественной — Стецик почему-то не попал. То ли умышленно кто-то где-то сделал для него услугу, то ли просто не успели, как бы там ни было, но через несколько дней очутился он, как и его соседи по хутору и односельчане, под оккупантом. Правда, немцев долго никто не видел, хуторяне почти без приключений убрали — кто сколько мог — колхозный урожай, разумеется, припрятали зерно, однако дальше не порывались. Там, на центральной усадьбе, нашлись такие, которые забрали бывших своих коровенок да лошадок, плуги и культиваторы, а Стецик и тут проявил осмотрительность. Собственно, на Сухом, на хуторе, и разбирать-то нечего было, тут и содержалось всего пять лошадей, несколько телег да кое-что из инвентаря. Все это и осталось на месте. Стецик бригадирские полномочия сразу же сложил, перемене откровенно не радовался, однако первым все-таки засеял лучшие из своих полей.

— Хлеб при всякой власти пригодится, — говорил он. — Никто его мужику не припасет. Пашите, люди, сейте. — И добавлял: — Наши придут, спасибо скажут.

Какие именно «наши» — не уточнял, понимай как хочешь. Однако, когда осенью прибыл посланец от старосты — новой, оккупационной власти — с разнарядкой вывезти столько-то хлеба, мяса и другой продукции, Стецик в глаза ему сказал: «Дудки! Вы себе пришли да и уйдете, а нам жить надо, детей кормить да и самим что-то на зубы положить, не забросим же их на полку».

Хуторяне поддержали бывшего бригадира.

«Верно ведь говорит, — размышляли они, — сообща и батьку легко бить». Вытурили сборщика, уехал он несолоно хлебавши.

— А если их сюда много нагрянет? — выражали опасение некоторые из хуторян. — Что же мы… Сколько тут нас?

— Не нагрянет, — заверял Стецик. — Не хватит их на каждый хутор, каждое село. Что у них, других хлопот нет, что ли? А нас хотя и немного, зато мы у себя, дома. Здесь каждый кустик за нас. Надо только… — Он умолкал, долго доставал кисет, не торопясь отрывал кусок бумаги и так же медленно сворачивал цигарку.

— Да говори уж… Что надо?

Однако Стецик не торопился, долго раскуривал самокрутку и, только смачно раз-другой затянувшись, доводил до конца.

— Надо — слышишь иль нет? — самооборону держать. Сообща обороняться.

— Тю! — говорили мужики. — Чем обороняться? Вилами или, может, граблями?

— Припечет, и за вилы схватишься, — жестко отвечал Стецик. — Оружие надо раздобыть.

— Ну да, так оно тебе и валяется.

— Валяется не валяется, а нужно, иначе… Слыхали, по селам вон партизаны?

— Так то же партизаны.

— А мы что? Хуже их? Не способны автоматы держать?

Разговоры да споры, в центре которых был он, Ярослав Стецик, все-таки подействовали, хуторяне смекнули, что в одиночку им не выстоять, — перебьют, перехватают, будто куропаток в поле, в такое время необходимо объединиться, организоваться, встать один за одного. Тем более что вести, единственным источником которых был небольшой, еще в прошлом году приобретенный Стециком радиоприемник, свидетельствовали о нарастании всенародного сопротивления врагу.

Помогли те же брестские железнодорожники, которые помнили хуторского хозяина. Между прочим, они и теперь намекнули, что, мол, времена такие — возможно, придется снова вернуться к подпольной борьбе, а потому… в случае чего, чтобы они, хуторяне…

Стецик заверил, пообещал при необходимости подбросить еще кое-что из продуктов.

Стециков отряд, насчитывавший человек пятнадцать хуторян, вскоре привлек внимание копанских подпольщиков. Через некоторое время в Сухой приехал посланник с приказом прибыть Стецику к месту совещания командиров мелких партизанских групп, на котором должны решаться вопросы о слиянии их в одно боеспособное соединение. Стецик посланца принял, даже угостил самогоном, но ехать отказался. «Нам и так неплохо», — сказал на прощанье.

Поведение псевдопартизан не могло, конечно, не вызвать недовольства. К самозваному командиру поехал Степан Жилюк, однако и это не привело к желанным результатам. Единственное, на что согласился Стецик, — силами отряда принимать участие в совместных боевых операциях, однако и тут хитрил-изворачивался…

Обо всем этом думал теперь Степан, направляясь к хутору, злился на Стецика и вместе с тем чувствовал какую-то неуверенность в основательности своих предположений.

Подворье Стецика располагалось в центре хутора. Закладывалось оно когда-то первым, на безлюдье и конечно же на более удобном месте, вот и оказалось потом, по мере заселения, в центре. Кованными железом, на дебелых дубовых ушулах [17] Столбы, к которым прикрепляются ворота. воротами подворье выходило на главную улицу, а задами, огородом и левадой, обрывавшейся у Синюхи, узенькой извилистой речушки, — подступало к густому ольшанику и лозняку, за которыми непроглядной мрачной стеной стояла пуща.

Было не рано, кое-где уже и огоньки зажглись, когда Жилюк, сопровождаемый собачьим лаем, подкатил ко двору.

— Светится, не спят, — обрадованно промолвил водитель.

Не выходя из машины, Степан присмотрелся: сквозь голые ветки посверкивало одно-единственное окошечко. «Угловое, — заметил. — Кажется, в боковушке». Раза два после войны ему приходилось бывать в этом доме, память невольно зафиксировала расположение комнат.

— Один пойдете? — спросил водитель.

Жилюк ответил не сразу — локтем открыл расхлябанную дверцу, спустился с сиденья, постоял.

— Смотри тут, — сказал немного погодя и, переступив через полосу света от фар, скрылся в темноте.

Калитка была не заперта, Степан легко толкнул ее и вошел в подворье. Чуть не под ноги ему с лаем кинулся пес. В темноте его трудно было разглядеть, угадывался только юркий сероватый клубок чего-то злющего, готового разорвать в клочья кого угодно. Степан остановился, чтобы сориентироваться. К счастью, пес гарцевал на привязи — слышалось приглушенное позвякивание цепи, и Жилюк, прижимаясь к плетню, отгораживавшему сад, бочком направился к хате. Не успел он пересечь и половину двора, как скрипнула дверь, с крыльца раздался мужской голос. Услышав его, пес притих, однако не отступил, сопровождал незнакомого злым ворчанием.