Николай Олейник - Жилюки

Подпольщикам не давал покоя железнодорожный узел. Через Копань днем и ночью грохотали эшелоны с танками, орудиями, солдатами и боеприпасами. На восток, на восток, на восток… Каждый раз грохот этих тяжелых составов отдавался болью в сердце Степана, каждый раз напоминал о директиве центра «активнее взрывать воинские эшелоны». Да, да. Взрывать. Чтобы щепки летели, чтобы оккупанты и костей своих не могли собрать. Но самые лучшие порывы, самые смелые планы каждый раз тормозило одно: нет взрывчатки.

Правда, подрывники не сидели без дела. В ход пускалось все, что могло привести к аварии. Подрывники даже прибегали к таким простым способам, как отвинчивание гаек и разведение рельсов. Им удалось пустить под откос несколько эшелонов.

Самой значительной была операция по уничтожению эшелона с тяжелыми танками. Смерть поджидала захватчиков на мосту через реку Стоход. Тяжеловесная, тысячетонная масса, двигавшаяся с большой скоростью на спаренной тяге, наткнулась внезапно на препятствие и на полном ходу врезалась в насыпь противоположного берега реки.

Это случилось на рассвете. Страшный грохот, взрывы, пронизанные предсмертными криками, разбудили жителей окрестных хуторов. Однако никто из крестьян не торопился к месту аварии. Напуганные чудовищной картиной, они поняли, что произошло крушение воинского эшелона, и молча наблюдали за клубами черного дыма, взметнувшегося над колеей железной дороги. Только утром, когда их силой погнали расчищать пути, увидели они последствия ночной диверсии: два сверхмощных паровоза лежали, перевернувшись, выставив множество своих блестевших стальных ног, а дальше — тлеющие обломки платформ, искореженные танки и трупы, трупы… Колея и мост вышли из строя на целые сутки, и только к середине следующего дня немцам удалось кое-как наладить движение на этом участке. На дрезинах, автомашинах и на подводах возили оттуда мертвые тела, подъемными кранами поднимали уцелевшие, вросшие в болото танки, увозили ящики с военными грузами.

— Наделали хлопцы шуму, — вполголоса переговаривались крестьяне и с ожесточением вытаскивали из-под обломков раздавленных, изувеченных фашистских солдат. — Не поймешь, где чья голова.

Эта и другие серьезные диверсии, проведенные без единой для подпольщиков жертвы, подняли боевой дух и настроение людей, показали, что при умелой организации даже без взрывчатки можно наносить врагу чувствительные удары. Активность подпольщиков обеспокоила оккупантов. Они спешно усилили охранные войска вдоль железнодорожной линии, особенно возле мостов, соорудили пулеметные гнезда, установили круглосуточное дежурство стрелков. Специальные наряды солдат днем и ночью патрулировали дорогу. Но партизаны и здесь нашли лазейку. Еженедельно, иногда и чаще, несколько самых опытных подпольщиков отправлялись в разные направления. Они отходили подальше от города, искали в селах надежных людей и с ними готовили операцию. Они выбирали место, маскировались и в интервалах между прохождением патрулей снова развинчивали гайки. Но если раньше они только раздвигали колею, то теперь цепляли крюками рельсы и лошадьми оттаскивали в сторону, где топили в болоте. Для ремонта колеи теперь оккупантам требовались не только рабочие руки, но и запасные рельсы, прокладки, шпалы… И главное — нужно было время. Время! От него теперь зависело все. Кто владел временем, тот и был здесь хозяином положения. Когда по железной дороге непрерывно двигались тяжеловесные составы, когда в городе и в округе не грохотали взрывы, оккупанты были довольны, они все делали для того, чтобы продлить такое время, зато подпольщики старались изменить его, сократить, насытить другим — страхом и беспокойством. И, когда это им удавалось, тогда вся округа гремела громами, а небо полосовали огненные молнии взрывов, вселявших в оккупантов страх, неуверенность и предчувствие своей гибели на советской земле.

Поэтому сообщение одного из разведчиков, что в партизанском отряде Гураля пробуют добывать взрывчатку из артиллерийских снарядов и авиабомб, которых у них там очень много, обрадовало Степана. Горком обязательно должен будет командировать кого-нибудь, но кого же, как не его. Во-первых, он знает местность и сравнительно легко доберется до Глуши. Во-вторых, он установит более тесную связь с отрядом Гураля. В-третьих, если подтвердится сообщение, что там много артснарядов, тогда они смогут неизмеримо усилить свои удары по врагу. О той радости, что он побывает в родных местах, встретит родных, Софью, увидит Михалька, нечего и говорить, — она целиком заполнила его сердце, каждую клеточку его организма.

В обыкновенном крестьянине-полещуке вряд ли кто мог заподозрить руководителя крупной дополнительной организации, за которым охотится гестапо. Благополучно добравшись до Глуши в предвечернее время, Степан Жилюк спустился в небольшую балочку, перекусил, отдохнул, а когда стемнело, не торопясь вошел в село. От Припяти, с лугов, тянуло прохладой, доносились ароматы скошенной отавы. Степан миновал первые хаты, пошел быстрее, и вдруг сердце забилось, словно ему стало тесно в груди: он увидел родной двор. Его охватило такое чувство, какое испытывал разве что тогда, когда вернулся домой из Испании. Тогда так же горячо обжигало душу, тугие спазмы сдавливали горло…

Как ему хотелось остановиться! Пусть на минуту, чтобы ступить на подворье, хоть бы постоять у пепелища, в котором такой мучительной смертью погибла его мать. Его старая, добрая, милая и печальная мать.

Вот уже и родной двор, от которого до сих пор отдает гарью, остался позади, а Степан всеми своими мыслями был там, ходил, касался обгоревших деревьев, и все его естество стонало от боли. Немедленно, сейчас, к Гривнякам, к кому-нибудь из Гуралей, наконец, к самому Суднику, но непременно обо всем узнать! От Судника, от старосты… «А что, — обрадовался внезапно мелькнувшей и, как ему показалось, наилучшей мысли, — не посмеет же он донести. А знает ведь больше всех».

Мысль и вправду была необычной, и Жилюк с надеждой ухватился за нее. У Гривнячихи можно попасть в ловушку полицаев, родичи Устима, если даже к ним благополучно доберешься, наверняка ничего не смогут сказать. А Судник и знает обо всем, и на полицаев у него не наткнешься. Да, он пойдет к нему.

Старосты дома не было. Домашние сказали, что его куда-то вызвали, куда именно — не знают, наверное, в графский дом, там теперь все их власти. Впрочем, он уехал давненько и, видимо, должен вот-вот заявиться.

Жилюк в дом не заходил, сказал, что зайдет позднее, поблагодарил и уже направился было к калитке, как у ворот остановилась подвода.

— Подождите, это, наверное, он, — проговорила старостиха.