Михаил Слонимский - Повести и рассказы

При приемке моста он подал рапорт командованию, и генерал вызвал его к себе.

Сухощавый, неулыбающийся, с глазами как точки, он говорил ему:

— Мысль ваша ценна. Сколько времени вам нужно на чертеж новой конструкции?

Шерстнев назвал минимальный срок.

И вот уже не оттащить его от формул и эскизов.

Странно, мысль о жесткой конструкции была не нова для него, он просто не выделял ее среди других соображений как главную, и вдруг она мелькнула молнией, как решение задачи.

Затем он был направлен к специалисту по кранам в Москву.

В холодном здании он нашел комнату, в которой, ежась, сидел тот самый профессор, которому он некогда бросил в лицо грубое слово. Он подумал на миг о том, что впервые показывает новое свое открытие не Билибину, а другому человеку. Куда делся Билибин? Хорошо бы услышать его обычное: «Вот это вещь! Это — точно!»

Но, видно, война и тут все переставила.

Профессор поднял голову, взглянул на него и узнал сразу. В маленьких умных глазах его мелькнуло веселое воспоминание.

Он встал, протянув руки:

— Великий изобретатель? Рад, очень рад. Новый кран?

— Да, — ответил Шерстнев.

— Давайте, давайте. Скорее!

Он взял протянутую Шерстневым папку и, быстро открыв ее и перебирая листы, говорил:

— Ерунда… ерунда… Правильно, что ерунда, хотя очень невежливо, очень. Нельзя так кидаться на старого человека. Можете, бурный человек, просто поспать несколько часов, пока я все это изучу?

Через шесть часов он, попивая горячий чай, говорил сухо, точно, деловито:

— Одобряю. Интересный вариант. Очень интересный. Вас следует немедленно включить в уже работающую группу. Дело в том, что я буду настаивать на вашем откомандировании из армии. Так и знайте. Придется вам расстаться с военными петличками и вернуться к спецодежде. Ваш вариант очень ценен. Может быть, это не лучшее, но ведь вы будете и дальше совершенствовать, человек вы беспокойный… Я написал свое мнение, вы его прочтете; я заканчиваю его необходимостью освободить вас от вашей прорабской работы, хотя о ней ходят легенды. Но я знаю, что вас отпустят. Уже несколько раз стоял вопрос о вас, а тут вы и сами явились. А теперь извольте ко мне.

Машина мчала их по пустым улицам военной Москвы.

Тьма, тишина, мороз.

В шесть часов утра старый профессор разбудил Шерстнева.

В столовой топилась печурка. Было жарко и слегка дымно.

— Нету еще опыта у жены, — шутил профессор. — Дочь — в армии, врачом, а жена у меня — старорежимная, не понимает печурки, богато жила. Изобретите, пожалуйста, что-нибудь такое, чтобы уничтожить холод. Вот попрыскать из пульверизатора — и чтобы сразу стало тепло. Теперь говорите, где ваша очаровательная Елена Васильевна.

На фамилии, имена, отчества у него была подлинно профессорская, математическая память, так же как и на лица.

— Она, как и ваша дочь, в армии. — Шерстнев потер по своей привычке щеку. — В железнодорожных войсках.

— Я, старик, влюбился в нее. Можете не ревновать. Куда мне с молодостью соревноваться? Надо ее вместе с вами откомандировать. Можете ругаться, а жену вы получите, чтоб не загуляли без нее. Она у вас хорошая, ее нельзя обижать.

Шерстнев рассказал ему, как он мучился в поисках простой разгадки, и профессор очень смеялся, когда узнал о том, как хотелось Шерстневу согнуть его.

— А вы бы попросили, я бы хоть раз десять согнулся, я это понимаю, очень понимаю.

Затем он перебил:

— Падающая звезда зимой? А не сочинили? Не воображение? Август, сентябрь — это да, это точно.

Его последнее «точно» напомнило Шерстневу о Билибине, и он спросил:

— Вы, между прочим, не знаете, где Билибин?

— Работает. Но, знаете, потух. Потух. Боюсь, что сиял он чужим огнем, все вы бросали на него свой отблеск, вот он и сверкал. Но в войне потух. Добросовестно работает, но ответственных постов ему давать нельзя. Завалить может. Для его корпуленции уж очень быстрое стало движение. Изобретения так и сыплются. Вот меня, старика, тоже вытащили, выдвинули, так сказать, на пост. Я — худощавый, разгибаюсь и сгибаюсь. — Он засмеялся. — Не Билибин. А теперь я вам насчет звезд и прочего вот что скажу. Это все так, и я этому верю, я про эту поэзию знаю, что это так. А в основе то, что вы просто хорошо знаете свое ремесло. Я сначала тогда рассердиться хотел, но почувствовал, что в вас не просто самоуверенность невежды, расчет на чистое вдохновение — такие есть, — а знания, опыт. Вы вот и замечательный восстановитель, прораб в сущности, и хороший инженер-производственник; вы не думайте, я о вас выяснял потом, мне интересно стало. В этом основа, на которой растут изобретения. Простите, что я поучаю, я люблю поучать, такая уж у меня старческая обязанность, но, пожалуйста, прошу вас учиться, учиться и учиться.

Отправляясь к месту своего нового назначения, Шерстнев с любовью думал об этом старике, и соседи по самолету не понимали, почему иногда так посмеивается про себя этот небольшого роста мужчина в военной шинели без петличек. А Шерстнев вспоминал Леночкины поучения: «Он тебе отомстит».

На аэродроме его встречали товарищи. Красивый блондин первым подбежал к нему.

— Герою переднего края привет! Наконец-то!

Он, как отличный термометр, показывал всегда температуру отношения к человеку.

Шерстнев почувствовал, что его здесь действительно ждут и любят.

Рыжий Левин, пожав ему руку, говорил:

— Вас очень не хватало здесь. Мы уже знаем: вы с новым краном. Основная идея у нас совпадает с вашей, начальник наш очень ждет вас. Прекрасный товарищ. Вы с ним сдружитесь. Он во многом на вас похож.

Из всей группы работников особенно поразил Шерстнева тихий, неразговорчивый человек, совсем на него не похожий. Этот человек составлял проект крана в Ленинграде в первые блокадные месяцы. Силы его истощались в голоде и холоде, и он, когда выполнял свой проект, старался не делать лишних движений. Он точно и ясно выразил ту же мысль, что у Шерстнева. Их проекты взаимно дополняли друг друга.

Движения бойцов и командиров стали четкими, даже щегольскими в своей отчетливости, каждое движение должно было приближать и приближало желанный миг, когда повиснет мост над бурливой и быстрой речкой.

Сложенные в точном и прочном сочетании рамы, как широкоплечие, желтоватые великаны, выросли до необходимого уровня.

Паровоз двинулся, толкая платформу к самому краю железнодорожного пути.

Металлическая стрела, уверенно выдвинувшись, как длинная могучая рука, подхватила ферму с легкостью, с какой человек поднимает щенка за загривок, и потянула вперед и вверх.

Стрела, как живая, осторожно опускала ферму на опоры, и в этом движении виделись нежность и твердость любящей руки.