Геннадий Фиш - В Суоми

И даже женщина-инженер, высокая блондинка, сопровождавшая нас в цехах комбината «Тако», без возмущения, как о чем-то само собой разумеющемся, говорила нам, что она получает зарплаты на 15 процентов меньше, чем ее сменщик-мужчина.

И это в Финляндии, которая по праву гордится тем, что она была первой страной в мире, где женщины получили политическое равноправие.

Кеми.

На берегу стремительной реки Кеми-йоки в Рованиэми поставлен монумент в честь «лесного бродяги», как называют на севере Суоми лесорубов. Талантливый скульптор Каллио отложил в сторону другие работы, получив заказ на эту скульптуру. Она первая украсила восставшую, как феникс из пепла, столицу Лапландии. Лесоруб с мышцами атлета, склонившийся над срубленной сосной, очищает с нее кору. Глядя на него, я вспоминал и статую лесоруба с прислоненным к ноге топором на улице, ведущей к ратуше в Лахти, и бронзового сплавщика, ловко орудующего своим багром, на бульваре в Котке.

В Хельсинки, на лестнице Финляндского банка, меня, как и каждого посетителя, встретил прекрасный витраж известного художника Риссанена, изображающий весенний сплав. Ловкие, могучие сплавщики баграми направляют тяжелые бревна, плывущие по бурной реке. Солнечные лучи, пройдя через витраж, многоцветными пятнами ложатся на ступени главной лестницы банка.

Через два дня после того, как в Рованиэми я познакомился с изваянным «лесным бродягой», здесь же, за Полярным кругом, в селении Сала, в новой, построенной на месте разрушенной гитлеровцами церкви я увидел заалтарный барельеф скульптора Тукиайнена: рядом с босым Христом, благословляющим ребенка, стоял лесоруб в рабочей робе, в грубых башмаках, с рукавицами и финским ножом — пуукко — у пояса, с пилой в руках.

И на площадях городских, и в банке, и в церкви скульптура и живопись воздают почет лесорубу. Но еще большее, чем в искусстве, место труд лесоруба занимает в экономике страны.

На одной из демонстраций в Хельсинки студенты Политехнического института везли на подводах огромный ствол вековой ели. На коре ее проступали капли душистой и клейкой смолы, к вершине был прикреплен небольшой, перевязанный бечевой пакет. Он символизировал удельный вес всей остальной промышленности Финляндии по сравнению с той, которая основана на лесе, — деревообделочной, целлюлозной, бумажной, мебельной и так далее.

Я не понял, довольны ли будущие инженеры таким положением хозяйства своей страны или хотят его изменить, но ясно было, что эта движущаяся по улицам столицы «овеществленная диаграмма» во многом соответствует действительности.

Да разве, казалось бы, не самой природой предопределено это? Ведь если не считать площади, занятой бесчисленными озерами, то 70 процентов территории Финляндии с ее скалистыми кряжами, бесконечными болотами покрыто лесами. И больше половины из них — это краснолесье, неприхотливый сосновый бор. За сосной идет стрельчатая, влаголюбивая ель.

В народной песне неспроста слово молвится. Не случайна и та последовательность, с которой герой национального финского эпоса — добрый старый Вяйнямёйнен, «вековечный песнопевец», создает зеленый покров земли:

Не случайно и то, что на звонкой финской монете вычеканена раскидистая сосна, а ее разлапая хвойная ветка украшает пятисотенную кредитку.

На каждую живую финскую душу приходится пять с лишним гектаров леса. Больше, чем в какой бы то ни было другой стране.

В Лахти архитектор, он же садовод-любитель, угощая меня краснобокими яблоками мичуринского сорта, которые он вырастил в своем саду, улыбаясь, сказал:

— Из всех мичуринских деревьев самое мичуринское растет в Финляндии. Оно приносит нам виноград и груши, ананасы и бананы. Более того — хлеб и нефть. Это дерево — сосна. Ну, и ель, конечно.

В этой шутке много правды. Более чем на три четверти иностранной валюты (в 1957 году, к примеру, 77 процентов) Финляндия получает от вывоза древесины и продукции деревообделочной и бумажно-целлюлозной промышленности.

Когда я понял это, меня перестало удивлять необычное для нас, но постоянное во всех здешних статьях и исследованиях деление отраслей народного хозяйства на коренные две группы — «экспортную» и «промышленность внутреннего рынка».

Сосна и ель связывают финское народное хозяйство с внешним миром.

Не случайно в 1944 году, обращаясь к народу, Паасикиви сказал, что есть только одна сила, способная преодолеть трудности, возникшие перед страной в результате поражения:

— Эта сила — наш собственный труд… Но шансы на успех у нас будут лишь в том случае, если в лесу будет слышен равномерный стук топора и будет осуществляться интенсивная вывозка леса. Пусть помнят об этом все и каждый в отдельности.

Если говорят, что корова — гордость Дании, ее некоронованная царица, а великая княгиня ее — белая беконная свинья, то в Финляндии такая некоронованная царица — сосна, а великая княгиня — ель.

«Лес — база национальной экономики Финляндии». Так даже называется книжка, выпущенная здесь на английском языке, специально для иностранцев. Продукция промышленности, связанной с лесом, дает три четверти стоимости финского экспорта. Можно понять, какую огромную роль в жизни страны играют капиталистические монополии — хозяева этих отраслей промышленности. Очень многое во внешней и внутренней политике Суоми диктуется интересами Центрального союза финской лесной промышленности, Ассоциации владельцев финских лесопилен, Союза финских бумажных фабрик, Финского союза древесной массы, Финского целлюлозного союза.

Все эти названия, по сути дела, анонимное прикрытие тех «двадцати семейств», которым принадлежат предприятия, вырабатывающие 80 процентов всей бумаги, 75 — целлюлозы, 60 процентов картона, 50 процентов фанеры (здесь уже владычествует береза) и т. д. Львиная доля дохода сосредоточивается в сейфах этих монополий, в руках «двадцати семейств».

Это они, Розенлевы и Альстремы, Серлакиусы и Бьернберги, владеют миллионами гектаров финского леса (у одной только фирмы «Кюммене» 400 тысяч гектаров). Это им принадлежат корабли-лесовозы, бороздящие моря и океаны, с их фабрик в Тампере и Пори отправляются в Лондон и Александрию, в Сидней и Гамбург бесконечные рулоны газетной бумаги и тюки целлюлозы. Высокие штабеля досок на лесных биржах у длинных причалов Котки — тоже их собственность.