Кузьма Чорный - Млечный Путь

Бушмар искал успокоения в быстрой ходьбе. И только теперь дали о себе знать сорок верст дороги за день. В ногах появлялась тяжесть, улеглись недовольство, страх, злоба, ненависть, тревога… Перед ним чернели стены и крыши, Мерцали светом окна. Давно не был здесь Бушмар. Он сторонился этого места с давних пор, со дня того случая с поручиком. А теперь и подавно. Возле крайней хаты он остановился, пока не дошло до его сознания, что надо бы убираться немедленно отсюда.

— Здоров, Бушмар!

Бушмар вздрогнул. Он не заметил было, что в воротах стояли люди. Несколько человек. Теперь он узнавал тутошних хлопцев. Ему не по себе стало подле них.

— Как поживаешь, Лявон?

— Тебе что-нибудь от нас надо?

Бушмар не отвечал ничего. К нему подошли. Теперь он узнал и Андрея. О чем-то там разговаривали возле него, то ли с ним, то ли между собой беседовали, но Бушмар не слышал, о чем. Только кольнули его Андреевы слова. После них он и слышать стал разговор.

— Недавно про тебя мне Винценты напомнил. Что-то очень уж не любит он тебя.

И тут воскресло все прежнее. Отчетливо встало перед ним, заслоняя все, одно громадное и самое важное теперь: ненависть к Андрею.

— А не ты ли его науськиваешь на меня?!

— Разве у меня работы другой нету?

— А что тебе еще делать? Тебе другой работы и не надо.

— Почему ты так думаешь?

Бушмар чувствовал на себе оскорбительный и злой взгляд Андрея, видел, как тот подступил ближе.

— Я не думаю, а на себе вижу твою работу. Я ее хорошо почувствовал! Может, лучше уже и почувствовать нельзя.

Он сдерживал свое сильное желание смешать Андрея с землей.

Что он там наговорил Андрею или Андрей ему — Бушмар не помнил. Что-то он отвечал, а то и молчал злобно. Только потом уже, когда Андрей пропал куда-то с глаз его, он почувствовал его слова. Не вспомнил, а почувствовал. Тот бросался словами, будто булыжником. А как договорился Андрей до этих своих слов, в памяти не удержалось.

— …Ты где ни повернешься, всюду паскудство, а может, что и худшее кому сделаешь. Будто весь мир твоим должен быть…

— Я на чужое не лезу, — закричал Бушмар, — чтоб только никто меня не трогал! Не трожь меня!

— А ты поговори про людей, а не про свой хутор! Ты ж его от всего света не отгородишь! Райисполкомовец ступил было раз на твой хутор? Ты никого не трогаешь? Вспомни про любого, с кем ты хоть раз дело имел когда. А про Амилю ты не забыл еще или уже и следа в твоей голове от нее не осталось? Ты хочешь по жизни пройти так, как тебе хочется. Что на дороге — должно уступить тебе. А что не успеет уступить, попадет под твой сапог. А кого-нибудь ты и сам покличешь к себе на минутку, из-за жадности своей или нужды. Ведь и волк же не таскается вечно один, без канпании. А потом ты идешь дальше и ни на что не глядишь, ничего под ногами не замечаешь. Будто все это только для тебя живет на свете…

Когда шел уже Бушмар назад, слова эти жили где-то в чувствах его, но они были далеки от него, ничего в нем не задевали и увеличивали только ненависть к Андрею. Он опомнился на улице, в одиночестве. И что поразило его тут, так это только неожиданность, что стоит он возле той хаты, где жила когда-то, а может, и теперь живет Амиля. Он зашагал назад медленно, не так, как шел сюда. Таким бесконечно усталым он чувствовал себя, может, впервые в жизни своей. Не то, чтобы у него болели ноги, или ныла спина, или туманилась голова — от дневной дороги, от вечернего потрясения, — что-то другое было. Как в тумане миновал он то место у леса, где сиживал когда-то, ощущая радостное присутствие лесной стены меж ним и Амилею, где всматривался в коршуна над лесом — он теперь это, через столько лет, задрожав весь, вспомнил. Будто сквозь мглу, видел он расковырянную плугами дорогу под ногами, раскопанное глинище для кирпича, сгруженные за деревней бревна, пораспаханные межи, разобранный забор… Все совсем не такое, каким было еще так недавно, когда уводили его на отсидку…

Все рушится и исчезает!

Галас носился перед ним. Лай его гулко рвал лесную тишину.

Пришел домой Бушмар поздно. Галена кормила ребенка.

— Где ты бродишь? — спросила она.

Он молчал.

— Почему не отвечаешь?

Словно сговорились все в тот день — упрекать его.

— Ты молчишь, дак и я могу молчать. Как ты встретил меня, воротившись после такой своей беды? Несчастье миновало, да нету того, чтоб ты почувствовал это, порадовался вместе со мною, с дитем, которого еще не видел, а стал думать про то, чего не было. Почему ты не поверил мне, как тебе даже в голову пришло спрашивать такое? Разве ж виноват кто, что твое хозяйство убавилось? Да и мог бы ты забыть покуда про все остальное, а побыть, как человек, со своею семьею. Будто я тебе не близкий человек, а чужой, что тебе попался на дороге…

Она говорила долго. Вспоминала нарочно про все.

— …Тут Амиля заходила. Мы с ней разговаривали долго…

— Про что ж это вы с нею говорили?

— Меньше всего про тебя. Она все порывалась про тебя говорить, да разве ж это мал свет человеку, что непременно надо только об одном думать?.. Про все мы говорили. Она все вспоминала: как росла, что у них в хате делалось. А я дак нет! Никогда я ничего не вспоминаю и не хочу ни о чем вспоминать. Что было, то прошло, а что будет, то важнее…

Бушмар стоял, скрючив пальцы в карманах свитки.

— Ты б натешился своею свободой, дак нет, гоняешься за чем-то ночью где-то в поле, ищешь неведомо что, чего никогда не терял, чего, может, и не было никогда у тебя…

— Не было? Не терял?! Я по-те-рял!

— Что ж ты такое потерял?

Она и в самом деле ждала от него ответа.

— Как раз ты, может, и не потерял ничего, хоть и кажется тебе. Ничего ты не потерял. А если что и потерял, дак кто-то нашел, даром оно на дороге не пропало. Может, тот, кто нашел, не мог жить без этого, а тебя это только искалечило навеки. Ты ж на человека не похож. Это ж с тобою и тебе самому жить тяжко…

Галас царапался из сеней. Отворил двери и ворвался в хату. С визгом бросился к хозяину. Тот с наслаждением пнул его в живот носком сапога. Галас заскулил, не понимая, что это вдруг стряслось, отскочил. Ребенок проснулся, заплакал. Стало шумно в хате. Бушмар вышвырнул Галаса на крыльцо. Пошел на кухню, лег при столе на голую узенькую лавку и заснул.

Галена утром не будила долго. Тихо ходила по кухне. Он, когда проснулся, с удивлением каким-то в глазах, будто не понимая ничего, глядел вокруг. Как и всегда, извечно, был он угрюм, молчалив.

— Не думай ни о чем, — подошла к нему Галена.

И, не дождавшись ответа:

— Может, со всеми вместе прилепишься жить, мне хочется к людям. И ты там изменишься…

— Дак мне меняться надо?

Она почувствовала, что сказала в эту минуту глупость. И поправилась как могла: