Кузьма Чорный - Млечный Путь

Мир был широк и просторен. В детском сердце рождалось, росло и жило восхищение им. Каждый прожитый день приносил все более полное постижение мира.

Так росли два брата.

Порой старые женщины, бабули колхозников, кивали головами, пускали даже, время от времени, слезу, причитая:

— Ай-ай, при живом батьке батьки не ведают. Это ж вот как им приходится, горемычным…

Амиля в таких случаях не церемонилась:

— А на кой черт им такой батька!

Галена же, та лишь подмигнет слезливой старухе:

— А они ж это и народились без батьки.

— Без батьки? А-ёй!

— Ага. Вот захотели да и народились.

И затем к Амиле:

— Ну что им тут растолковывать! Ты говори лучше тому, кто уразумеет твои слова.

Тогда и Амиля засмеется, радостно глянет на своих сынов. Галена же, если сделана вся работа, всегда нянчится со всеми тремя. Порой к троим присоединяет она четвертого — Андреева. Андрей тогда шутит!

— Во сколько матерей у моих сынов!

Он шутливо называет их всех своими сынами. Живут они не вместе, но рядом — через сени. В сенях пол пахнет свежею смолою, и потолка еще нет. Делается все не сразу. Трудно в один год сделать все. А еще трудней было сломить глупое упрямство иных соседей:

— Как же я брошу все, когда это мое?

— Дак и там же будет все твое, раз оно общее.

— Если общее, значится, не мое.

— Бушмар ты, — смеялся беспокойным смехом в ответ Андрей. — Это «мое» вон до чего человека доводит.

Само слово «Бушмар» было уже понятием нарицательным. Оно уже каждому тут говорило о звериной бесчеловечности, о попрании всего, что не есть сам Бушмар и что принадлежит не ему. О том, что невозможно рядом с ним, пока он в силе, обойтись без обиженных, без слез людских. Те же самые бабули поминали господа и вздыхали, что это бог дал человеку этакую натуру за какие-то грехи его или даже за грехи батьки его и матери. Мужчины все и молодицы всерьез не принимали того, что это «божья кара», но все же иные соглашались, что «натура такая у человека», и только. Однако же были и такие, которые иначе объясняли Бушмара. К ним относился и Андрей, но первым узнал до конца, что такое Бушмар, все же не он. Держался здесь всегда Андрея (а теперь получилось наоборот — Андрей стал держаться его — тот верховодом сделался во всех начинаниях) один хлопец. Он на хуторах за лесом сызмала пас коров, батрачил даже с год на Бушмаровом хуторе. Его стали замечать, когда он подрос. Родители его в войну бежали откуда-то из-под Вильно сюда и тут поумирали от мучительных условий жизни, а он как-то выдержал. Так на глазах у людей и вырос. Звали его Владей; он, когда еще маленьким пастушком был, удивительно сблизился с Андреем, которого звал тогда дядей. Однажды Андрей шел мимо леса, и вдруг увидел, что на дороге стоит неподвижно, будто остолбенев, маленький хлопчик. Подойдя ближе, он узнал «беженского Владю». Тот смотрел в одну точку, куда-то в поле, и молчал. Веки у него были красные, как от болезни, или от бессонницы, или от слез. Было тогда холодно, осень, и он, видно, мерз.

— Что это с тобой? — спросил Андрей.

— За коровами смотрю, — отвечал хлопчик.

— Где же твои коровы?

— Куда-то пропали.

И хлопчик стал плакать.

— Чего ты?

— Бушмар чуть не убил меня.

— За что?

— Корова захромала, дак он кричит, что это я не доглядел. Утром сёння суковатым поленом по шее бил, спрятал мои лапти, нарочно, чтоб я мерз, — это тебе, говорит, наука.

Андрей глянул на босые ножки хлопчика. Они, и правда, аж посинели от холода.

— У меня была одна спичка, да потухла, когда я хотел развести огонь.

Андрей вскоре прислал ему из дому свои лапти, а через несколько дней надоумил уйти от Бушмара и перебраться в деревню. С того времени Владя стал считать его своим отцом.

По мере того как Владя взрослел под общим присмотром, отношения его с Андреем стали как-то меняться — он сам замечал это. Когда делили панскую землю и когда Андрей на эту землю первым повел односельчан, Владя уже тогда был как бы даже сподвижником Андрея. Он не то, чтобы деятельно помогал ему, а просто казалось ему, словно он сам все это делает. Он тогда уже как-то сказал Андрею:

— А Бушмару зачем одному столько леса?

Он чувствовал, как все больше и больше растет в нем страшная ненависть и к Бушмару, и ко всем тем хозяевам, у которых он был пастухом. Однажды один из них, когда делили сельчане панскую землю, ткнулся было на свою межу и с хитрою усмешкой сказал:

— Что ж, землю вы берете, потому как пан драпанул. И лес панский не побоялись тронуть. Да молодцы, что лозняк оставили, не выкорчевали.

— Почему? — крикнул Владя, чувствуя в этих словах подпанка какую-то, неясную еще, страшную обиду для себя.

— А потому, что когда вернется пан, дак будет, чем вас пороть.

Владя сжал кулаки и подался ближе:

— Молчи, гадина!

Тот в ответ злобно заскулил:

— А-а-а, гляди ты! Это ты так благодаришь, что тебя вырастили чужие люди, что не дал и я тебе пропасть на чужой стороне!..

— Моя сторона всюду, где я стою на земле.

— Всюду? А вот теперь стоишь на моей меже. Вон!

Владя был тогда совсем еще юн. И полон он был юношеского задора. Он взял да нарочно зашагал по яровому клину хуторянина, который недавно пробороновали, а хуторянин, закусив губы, схватил его за плечи. Андрей хохотал, стоя среди мужчин. Владя вырвался из рук хуторянина и, смеясь, пошел назад.

В другой раз была у него стычка с Бушмаром. Тут было меньше разговоров, но сцена была еще более выразительной. Это уже тогда, когда пришла пора посчитаться с хуторянами. Владя сказал как-то про Бушмаров хутор:

— С вельможными панами улажено, теперь пора зацепить зверье.

Бушмару кто-то сказал об этом, и при встрече с Владей он, как зверь, уколол взглядом его. Владя остановился и тоже не спускал глаз с Бушмара. Так простояли они несколько мгновений. Кто кого победит? Но все же Бушмар в мыслях своих всегда обходил Владю, может, потому что привык до сих пор видеть его хлопчиком? А может, потому, что ему просто страшно было чувствовать в этом хлопчике враждебную силу, которая вдруг выросла. Образом этой силы вставал перед ним Андрей.

Так вот этот Владя и объяснил теперь, что такое Бушмар. Он это свое понимание вынес еще из суда, на котором был тогда, когда судили Бушмара и за насилие над райисполкомовцем, и за крупную порубку леса, и за все остальное. О Бушмаре тогда обвинитель говорил долго:

«Бушмар — следствие, окончательное логическое следствие лесного кондового хутора. Это зверь, вокруг которого должны быть обиженные. Иначе невозможно, пока живет на свете Бушмар. Окружающий лес и дикие заросли овладели Бушмаром, а при посредстве его вековая, прирожденная дикость пытается овладеть здесь всеми людьми. Бушмар, если б и хотел, не может справиться ни с лесом, ни с кустарником — ведь не сумел он раскорчевать подлесок, отказался навсегда от этой затеи! Бушмаров уклад — это западня и вечная война, недаром же даже и с братом его, можно сказать, духовным — с Винценты была у него смертельная вражда. У зверей всегда в одном даже логове — война… Вот он живет на свете, испокон века, творит даже историю своего времени, историю обид тех, кто слабее его, кто, в свою очередь, обижает еще более слабых… Человеческая история бесчеловечности! Где плодятся звери и возле них черви!»