Екатерина Шевелёва - Испытания

Кто-то из молодежи указал женщинам на плакат вблизи от дороги, на котором было написано по-арабски: «Да здравствует мир!» Одна из женщин подошла к плакату поближе. Окружающие стали громко, наперебой повторять старухе приветственные слова плаката: она, очевидно, была неграмотна. И вдруг Люция Крылатова увидела: как бы светлый отблеск упал с белого полотнища плаката на изрезанное морщинами, изможденное лицо. Старуха вскинула голову и странно, хрипло запела.

Это была та же самая соловьиная трель — та же самая и совсем другая. Видно, женщина давным-давно забыла, как подражают соловью. Хриплые звуки сначала разламывались, разрывались, словно от резких взмахов ветра. А потом трель все-таки получилась — звонкая, совсем как у молодых.

Старуха пела, а Люция Крылатова взволнованно зарисовывала в свой большой рабочий блокнот белый плакат рядом с черным облаком крестьянской одежды и чуть запрокинутое, изрезанное морщинами, вдохновенное лицо и напряженное горло, создающее соловьиную трель.

Из путешествия в прошлое, через образы ею же написанной картины, Люцию Александровну вернул недоуменный шепот Горелова:

— Ты чего уставилась на свою крестьянку, будто никогда ее не видела?

Люция Александровна достала из сумки блокнот и быстро набросала лошадь, уткнувшуюся мордой в торбу, воробья, клюющего зерна, соловья с горлом-струной, выводящим трель. Люция вообще часто отвечала на тот или иной вопрос не словами, а быстрым наброском. Под рисунком написала: «Три вида ораторов: одни жуют, уткнувшись в торбу, другие клюнут и посмотрят вокруг, а третьи заливаются соловьями, глядя в небо». А над жующей лошадиной мордой вывела крупно: «Рыжиков».

— Вранье про Рыжикова! — буркнул Горелов. — Выкамариваться не хочет! Он в кузнице долго работал, у кузнечного молота. У нас освобожденным недавно, но дело знает.

Люция Александровна оглянулась по сторонам: действительно, зал заинтересованно слушал монотонное чтение Рыжикова, уже завершавшего свой доклад. Пожалуй, только она перешептывалась со своим соседом. Упрекнула себя мысленно: «Не докладчик оторвался от цеховых проблем, а я сама».

Начались прения. Люция непроизвольно прищурилась, всегда в прищуре проявлялось у нее настойчивое намерение «навострить уши». Но сначала показалось, что вслушиваться вроде бы не во что — нет прений, то есть в привычном представлении нет их!

Выступающие говорили прямо с места. Сжато, две-три минуты. Только о недостатках.

— В заточке глохнешь! Профсоюз должен продумать и осуществить эффективные действия по борьбе за бесшумный цех!

— Плохо с транспортом. Рабочие, живущие далеко, приходят в цех на другой день после ночной смены уже усталые, так как либо они добираются домой пешком, либо бог весть как; в том и в другом случае времени для сна уже нет!

— Профсоюзное руководство плохо использует Красный Бор. За все лето инструментальщики выехали туда лишь один раз! Почему бы не организовать праздник «Проводы золотой осени»?!

— Тарификация устарела. Заработки не соответствуют квалификации!

В перерыве Люция Александровна удержала Горелова на месте, чтобы поговорить с ним, не вызывая осуждающих взглядов и шиканья окружающих.

В ответ на ее замечание об исключительно критической направленности выступлений Горелов стал с достоинством объяснять:

— Профсоюзы должны защищать интересы рабочих. Увеличение производительности труда должно идти одновременно с улучшением условий труда.

Это были прописные истины. Но Люция видела, что Алексей с гордой серьезностью относится к роли гида известной художницы в малознакомом ей мире заводских профсоюзных задач. Ей показалось, что Алексей даже преобразился внешне — подтянулся, приосанился.

Неторопливо, но все с большей напористостью продолжал Алексей Иванович растолковывать ей простые, весомые истины:

— Рабочие говорят только о недостатках именно потому, что цех работает хорошо, перевыполняет план, и это всем известно. Зачем же об этом говорить? Некоторые чиновники не устают твердить, что в социалистической стране профсоюзам незачем защищать интересы рабочих — от кого, мол, защищать, раз страна социалистическая? Неверно, — Алексей вызывающе повысил голос, — надо защищать от подобных начетчиков и лицемеров! Послушать их выкамаривания, так выходит, что и бороться за перевыполнение плана нельзя! Против кого бороться? Все согласны, что надо перевыполнять!

Люция Александровна подумала, что сплошь критическое обсуждение доклада может оказаться не менее утомительно-монотонным, чем сплошь хвалебное. Она, пожалуй, может уйти: ведь не партийное собрание, ее присутствие не обязательно и уже достаточно для первого знакомства с коллективом инструментального цеха.

Она ошиблась: после перерыва на профсоюзном собрании вспыхнула острая борьба, столкнулись две жизненные позиции. И Люция была рада, что не успела уйти.

Началось с того, что очередной выступающий, уже не с места, а с трибуны, поскольку речь была более или менее развернутой, поддержал предложение о празднике «Проводы золотой осени». И от безобидной, в сущности, поддержки перешел в наступление на позицию невмешательства профсоюзной организации в безотлагательное дело спасения Красного Бора.

Едва оратор сформулировал и бросил в зал призыв о спасении лесного массива, как в десятиминутную рамку его речи втиснулось еще несколько человек.

Собственно, «рамки» уже не существует, разломилась, и осколки ее разлетелись по залу: во всех его концах торчат металлические острые реплики.

Люции с непривычки трудно следить за ними, она теребит Горелова за рукав:

— Ты, наверное, догадываешься, даже если не слышишь, о чем кричат?!

— Одни считают требование правильным, другие — что не относится оно к задачам профсоюза. Сейчас Новиков повыкамаривается.

И уже стоит перед залом, выжидая тишины, ответственный за культурно-массовую работу цехового комитета Яков Борисович Новиков. Худощавый, темноглазый брюнет. С проседью. Роскошная улыбка под орлиным носом, над острым подбородком. Новиков стоит рядом с трибуной, хотя ростом не так уж мал. Просто профессиональная привычка массовика старой закалки, знающего, что, общение с ораторской вышки теряет панибратскую лихость и задушевность. Нет, Яша Новиков не из той новомодной плеяды организаторов культурного досуга, которая через микрофоны воспитывает трудящихся в Центральном парке культуры и отдыха!

Однако вопреки внешности, являющейся, казалось, результатом выкамаривания природы — крючковатость, угловатость, витиеватость, — речь Новикова была уверенно-прямолинейной.

Он спокойно опирался на поддерживающие его реплики зала и не обращал внимания на другие, как человек, привыкший пробираться в центр любого пестрого, еще только складывающегося хоровода. Пусть тянут в разные стороны, пританцовывают кто как может, кто как умеет — через минуту все запляшут под его дуду!