Екатерина Шевелёва - Испытания

— Да, мама… Ведь ты — директор школы, ты знаешь, что очень нужное и важное.

Он сказал так «понарошку». Он уже догадывался, что мать тоже не знает. И он понимал, кажется еще во сне понял, что и лодка, и грузовик, и самолет, и мотороллер не настоящие, как у Соловьева, а просто для забавы малышей. Впрочем, наверно, надо показать Арише, что игрушечно строить из глупеньких железок, — надо, чтобы малыши забавлялись!

Миша шагал по широкому светлому коридору среди одноклассников, которые гордо несли коробки «Конструктора № 4». В дверях остановился, пропуская девочку — соседку по парте с ее ношей. Улыбнулся и, пожав тоненькими плечами, как взрослый, вошел в свой второй класс «В».

Старый корпус нового огромного производственного объединения. Старый завод. Чудится Люции Крылатовой, что по длинному, загроможденному оборудованием пролету придет она в давнее предвоенное прошлое, в свой цех, к своему токарному станочку.

И услышит краткое распоряжение взмыленного комсорга: «Люсенька! Домой не собирайся! Конец месяца — аврал!» Или длинную просительную тираду товарки-станочницы услышит: «Люська, разреши, как профорг, с нынешнего собрания сбежать, опять серая скучища будет, я в прошлый раз сидела, теперь пускай кто-нибудь другой!»

— Мой завод, — сказала художница секретарю парткома Виктору Филипповичу Петрову, когда вставала на партийный учет. — Здесь меня, ученицу токаря, принимали в комсомол; здесь на комсомольском собрании обсуждали, когда я впервые в жизни портрет набросала, обвиняли, что получился не портрет, а карикатура на приемщика ОТК. Здесь же мне утвердили характеристику для поступления в художественное училище, на вечернее отделение. Мастер цеха даже назвал меня «рабочей косточкой», хотя я не из рабочей семьи, а из крестьянской.

— Я читал вашу автобиографию, — кивнул Петров, показав на аккуратную картонную папку, лежавшую на столе.

Он говорил медленно — так говорят люди в цехах, стараясь находить моменты относительной тишины в привычном заводском шуме. И похоже было, что в его внимательных темных глазах мелькал энергичный отсвет раскаленного металла. Горячий веселый блеск, несовместимый с жестким каркасом официальной беседы.

— Мать мне имя придумала. Фантазерка она была удивительная до самой смерти, она умерла недавно. Наталью, дочку мою, Ледей называла. Что-то вроде сокращения от лебедя. Ей нравились лебеди в Гайд-парке, она ведь в Лондоне жила до революции. Горничной в богатой русской семье, уехавшей еще до первой мировой за границу.

— Я читал вашу автобиографию, — снова кивнул Петров. Он понимал и чувствовал, что надо вести беседу как диалог, а не монолог художницы или свой собственный. Но собеседница была не из привычного заводского контингента. У Петрова не было опыта общения с подобными «ягодами не моего поля», как он мысленно предупреждал себя еще до встречи с Крылатовой. Виктор Филиппович вообще возражал против прикрепления художника к партийной организации производственного объединения — зачем нам люди с таким «гостевым статусом»?! Нечеткость в этом и просто-напросто непорядок! Уступил только просьбе Латисова, первого секретаря райкома партии. А в ходе нынешней беседы предвзятое отношение Виктора Филипповича к художнице стало меняться, Крылатова производила хорошее впечатление. И это тоже настораживало секретаря парткома. Он обычно принимал, даже охотно принимал, любые коррективы своего мнения о человеке, лишь бы они шли от разума, а не от эмоций! И тем более не от воздействия женского обаяния! Все это мешало диалогу, делало Виктора Филипповича сухо-немногословным.

— Продолжайте, пожалуйста, — сдержанно предложил он, не заметив сначала, что Люция Александровна уже продолжает:

— …Когда началась эвакуация, не смогла расстаться ни с людьми, которых Москва удержала, ни с машинами. Однажды ночью иду по цеху, полупустому уже, и чудится, что станки на меня укоризненно глядят всеми своими шестеренками… Мой завод! Задумала серию портретов современных производственников. Решила для более тесной связи с коллективом попроситься к вам на партийный учет.

Петров слушал, хмурясь. И Люция Александровна подумала, что, как бывало с другими ее собеседниками, секретарю парткома не нравится ее бессознательный профессионализм: привычка разглядывать человека, портрет которого ей захотелось написать.

Ей сразу же показалась интересной моложавая физиономия Виктора Филипповича — со смешанным выражением уважения, сомнения и легкой насмешки. Так, словно секретарь парткома был склонен поиронизировать и над самим собой, и над окружающими, но боролся с привычкой, не подобающей его положению.

Крылатова отвела взгляд, как бы молча извинилась за бесцеремонное разглядывание собеседника. Вслух объяснила:

— Вы не удивитесь, если я скажу, что вы очень похожи на мастера, который когда-то учил меня токарному делу?

— Наверно, почти все рабочие люди чем-то похожи друг на друга… Приятно вспомнить прошлое, — продолжал Петров, и в голосе его звучала улыбка. — А вообще-то сентиментальный тупик: ох, какие мы были задорные, какие романтичные, какая увлекательная была… штурмовщина! Впрочем, успокою романтиков: во многих цехах имеются традиционные авралы в конце месяца.

И тут же Петров иронически прокомментировал свои слова:

— Традиционные авралы! А собственно, что такое традиции, в частности заводские? Традиции — не просто то, что было и продолжается, а то, что мы стараемся сберечь из прошлого для правильного формирования будущего!

Сейчас, идя по щербатым лестницам, обшарпанным переходам, пролетам и коридорам старого корпуса производственного объединения в инструментальный цех на профсоюзное собрание, Крылатова вспоминала ту первую свою беседу с Виктором Филипповичем Петровым. Его определение традиций давало ключ к пониманию того, как складывается, как формируется будущее здесь.

Различные моменты, различные факторы многогранной жизни объединения можно, размышляла Крылатова, пользуясь «ключом» секретаря парткома, подвести под две рубрики:«благодаря» и «вопреки».

Например, Будущее — именно так, с большой буквы — формируется здесь вопреки тому, что некоторые корпуса старые, их цеха почему-то с давних пор так и остаются непереоборудованными, там тесно, темно. Будущее также формируется благодаря тому (Крылатова вспомнила вечер памяти Рефрежье, выступление американки), что людям ограниченного кругозора и робкого сердца противостоят другие. Такие, как Петров. Она мысленно запнулась: еще не была уверена в своей оценке секретаря парткома. То, что Виктор Филиппович сразу же перевел отношение к прошлому из сентиментального русла в деловое, Крылатовой понравилось. Он даже тем самым косвенно одобрил ее: мол, не такая еще старая, рановато застопориться на восторженном отношении к собственной юности — было в прошлом прекрасное, было и неважнецкое!