Екатерина Шевелёва - Испытания

…И ей приснилась гроза. Сухая гроза Индии, когда оглушительно отрывисто каркает исполинский гром, и небо сухо раскалывается, и сквозь длинные узкие трещины на мгновение видна сияющая бесконечность. И Ольга сама была необъятным небом, которое раскалывалось. Длинные узкие трещины как гигантские морщины… И наконец она заснула, когда догадалась положить под подушку два изумительных слова: «пожалуйста, поправляйтесь». Во сне слова светились, прочно припаянные друг к другу, и выгибались радугой сквозь прохладный голубой дождь. И под их радужным семицветьем Ольга вошла не то в редакцию, не то во второй аппаратный цех…

— Ну что, поправилась? Ты, говорят, и ночь, и все утро проспала. Сейчас пятница, полдень.

Озабоченный голос был не его, а Шуры Лаврушиной. Ольга открыла глаза, увидела на табуретке возле стола Александру Матвеевну, вскочила, подошла к ней, обрадованно чмокнула в щеку и уселась рядом.

Александра Матвеевна положила руки на стол и глядела на них, на свои заскорузлые мозолистые руки с длинными пальцами, сильные и уверенные.

«Смотрит так, словно не ее руки, а чужие», — подумала Ольга. Она вдруг вспомнила себя девчонкой, в церкви, когда хоронили тетю Варю, не родственницу, а просто работягу, помогавшую Олиной матери растить дочку. Тетя Варя, ушедшая во время революции из монастыря, лежала в гробу в черном апостольнике; лицо ее уже изменилось, стало землистым, а руки все еще были как живые — сильные и уверенные. И когда стали заколачивать гроб, рабочий звук удара молотка, такой, казалось, чуждый церкви, был родственным и близким мозолистым рукам тети Вари…

«Что-то я… уж не хоронить ли собралась Шуру!» — мысленно одернула себя Ольга. Но, внимательно взглянув на давнюю товарку, снова обрадовалась: оправилась уже от потрясения! Внешне, правда, была она поникшей, и все-таки странно чувствовалась в ней затаенная сила и уверенность в себе — от этих самых рук, наверно.

— Да, о руках думаю, — сказала Лаврушина так, будто ответила Ольге. Осторожно провела пальцем по длинному мясистому зеленому отростку кактуса, стоящего на столе. — Взгляни, как на палец похож отросток-то!.. Так вот о руках монтажницы… У каждой панели есть труднодоступные места, где, чтобы закрепить провод на клемму, надо спокойно направить винт в отверстие и отверткой завернуть накрепко. А у кого короткие пальцы, той трудно дотянуться, у нее крепеж может упасть и попасть в контакторы или в тепловое реле…

— ОТК обнаружит! — покачала головой Ольга, незаметно для себя втягиваясь в обсуждение возможного случая.

— Может не обнаружить. Там же все закрыто, только шайбочка проникает. А потом, когда вибрация на корабле, эта шайбочка может трястись-трястись, ползти-ползти и попасть в контакт, замкнуть… Я не говорю о том, что, так было. Я о другом — о таланте.

— А у кого из монтажниц неподходящие руки? — спросила Ольга, глядя на длинные заскорузлые пальцы Александры Матвеевны, осторожно поглаживающие колючие отростки кактуса.

— Неважно, у кого именно. Бывает, что талант подчиняет себе всю физическую суть человека, — задумчиво продолжала Лаврушина, — или же не талант, а характер. Тоже может он подчинить себе физиологию. А есть такие, у которых ни характера, ни таланта на монтажницу, ни физических данных. Ведь талант не только в рисовании, как у Маши Бобровой, но и в монтажном, или слесарном, или другом рабочем деле очень нужен.

Будто предугадала возможный вопрос, Александра Матвеевна объяснила:

— Видела я, что таланта, ну, к примеру, у Стекловой нет, потому что воображения нет у нее, а воображение от таланта. И терпения нет, которое от характера. Евдокия Михайловна в монтажницы попала случайно. Ведь кто с талантом, тот может определить и свое место в жизни, и справедливо оценить другого человека, потому что сам его талант выполняет эту задачу — справедливо мерит, оценивает. А у кого таланта нет, тому нечем справедливо измерить, оценить себя или других. Талант как точный измерительный прибор, и если его нет при тебе, значит, нет! Ничего тут не поделаешь! И когда нет таланта, тогда человек опирается на склоки, на пересуды, пыжится, дуется: мол, есть у меня измерительный прибор, точная шкала, эталон из Палаты мер и весов! А сам ни о чем таком, то есть о справедливом измерении, знать не знает, представления не имеет! Бригадой управлять, — заключила Лаврушина, — значит уметь правду сказать человеку: годится он для дела или нет. Не умела я этого.

— Я виновата, — сказала Ольга. — Давным-давно, еще до… этой моей командировки, я советовала Оградовасу поговорить с тобой всерьез, в открытую о некоторых современных проблемах, особенно о механизме управления на уровне бригады. Советовала. А почему сама не пришла к тебе с этим разговором?!

Александра Матвеевна медленно отвела взгляд от своих рук, стала смотреть на Ольгу, глаза в глаза. Сказала:

— Я тоже долго болела. Всего несколько дней работаю. И до сих пор переживаю. Не за бригадирство, а за то, что́ я создавала, чего добивалась в бригаде, что надо удержать. А Юлка Дерюгина разве удержит?.. Я приходила — и прямо сразу: «Девочки, надо сделать то-то и то-то». Я на работу шла приготовленная, а они — каждый день вижу — встанут кучей и обсуждают, это у них демократия! Да ведь смех один, о чем колготятся! «Тетя Шура иначе говорила!», «Тетя Шура другое говорила!..» И на меня то одна, то другая взглянет так, что сердце переворачивается!

— Значит, бригадир ты или нет, а все же ориентируются на тебя, значит, не кто-нибудь, а ты должна удерживать то, чего сама же добилась! — вставила Ольга, чувствуя особенную важность их разговора.

— Так ведь гордость у человека есть? — тихо спросила Александра Матвеевна. И повторила, будто подтверждая только что сделанное ею открытие: — Есть у меня гордость! Разве мало я для бригады сделала?! За инженером три хода ходила, добивалась, чтобы расширили участок и длинные верстаки распилили пополам, чтобы по два человека работали. Инженер все отмахивался, так я мастера, Бориса Ивановича, убедила. Он отозвался. Теперь коротенькие верстаки стоят, я за верстак захожу, подключаю концы проводов, а когда были длинные — приходилось изворачиваться, ребра болели. Добилась пневматических ножниц, — продолжала она, и Ольге казалось, что давняя ее товарка уже овладела своими руками, спокойно опирается на них. — Добилась, а ведь сколько пришлось твердить: «Дайте нам ножницы наподобие пневматической дрели! На коленках режем провод, коленки болят». Понимаешь, Оля, у нас были ножницы… ну как клещи, которыми когда-то солдаты на фронте перерезали проволоку, а мы резали провод «15-квадрат» и «25-квадрат». И пневматические-то вначале были маломощные, и опять я за инженером ходила, и он сделал наконец перерасчет этих ножниц, перерасчет цилиндра, понимаешь? И в нашем же цехе наши инструментальщики партию новых пневматических ножниц сделали для моей бригады. Теперь на каждом верстаке у нас одни ножницы на двоих, и шланги к ним подведены; разводку сделали, проложили трубы под полом, чтобы шланги эти подвести. И дела эти гордости мне придают и не позволяют себя обесценивать, не позволяют навязываться к тем, кто не оценил!..