Екатерина Шевелёва - Испытания

— А ты их учила ценить то хорошее, что ты сделала для бригады? (Разговор был совсем не в лад с больничной обстановкой, и Ольга радовалась этому.) И вообще, учила ты их давать правильную оценку как хорошему, так и плохому в работе каждого члена бригады? По-моему, надо учить. На производственном совещании, на собрании по подведению итогов социалистического соревнования, обсуждая план, анализируя проделанную работу… Понимаешь, извини меня, но бригадир, не умеющий пользоваться механизмом управления, не выявляет, а подавляет интересы и потребности членов бригады… Я по-газетному, но это точно.

— Не терплю говорильни. Никого она не цепляет.

«Тебя-то вон как зацепила, лишила бригадирства», — подумала Ольга.

— Не терплю говорильни, — повторила Лаврушина, — тебя не стала бы утруждать пересудами, да еще в больнице, если бы не одно дело…

Александра Матвеевна запнулась и словно оцепенела. И Ольга молчала. Ждала. Наконец Лаврушина произнесла, будто прочитала по складам:

— Брак, из-за которого Крупицын погиб и ты чуть не сгорела, случился не тогда, когда Юлку избрали, а еще в мое бригадирство. Во время аврала.

— Откуда ты знаешь?.. Ведь я не успела разобраться на Севере с рекламациями! — воскликнула Ольга.

— Павел. Он верит в меня, верит, что выдержу правду. Он все узнал. Он ведь готовит выставки. У него есть даты выпуска и транспортировки продукции. Бракованная панель из партии июньского аврала.

Ольга молчала, смотрела в окно. И снова белые занавески на миг стали клубами дыма — даже задыхаться стала, но совладала с удушьем. Она тоже может выдержать правду. Она виновата в том, что вспоминает все оправдывающее завод: Крупицын сам отвлек дежурного в отсеке управления электрооборудованием корабля разговором, который вполне можно было отложить; Крупицын не надел тогда защитный спецкостюм (из экипажа корабля никто не пострадал). Она виновата в том, что пытается заслонить вторичными оправданиями преступный факт — бракованную продукцию завода…

— Не знаю, что мне делать, — призналась Александра Матвеевна.

— Ты должна снова стать бригадиром, раз у Дерюгиной не получается. Понимаешь, твой долг… Сама попроси Дерюгину, чтобы она тебе уступила…

— Ну что же, — деревянно согласилась Лаврушина, — поклонюсь девчонкам…

Вечером того дня, когда Ольга возвратилась домой из больницы, к ней пришла Марьяна Крупицына.

В просторной квартире было тихо: Рубилин — в редакции, Феликс — в библиотеке, Паня — в родильном доме…

Ольга в темных спортивных брюках и фуфайке почувствовала себя странно неловко перед дородной золотоволосой красавицей в черном шерстяном платье с оранжевой каймой на подоле и оранжевым кушаком. Прежде чем сесть, Марьяна чуть-чуть презрительно взглянула на жесткое кресло. Вывернутые ноздри ее раздувались.

— Я насчет названия бригады пришла вам сказать, чтобы вы повлияли. Как шеф нашего цеха от партийного комитета. Возражаю я против того, чтобы бригада была имени Николая Крупицына… И в такой бригаде не останусь. Пусть тогда директор назначит, меня мастером или еще кем-нибудь… Они не имеют права каждый день мне напоминать о Крупицыне, нервы трепать. Я думать о смерти не хочу. Потому что жить хочу!

— Почему нельзя присвоить бригаде имя вашего погибшего мужа? — ровно спросила Ольга и добавила иронически: — Надеюсь, вы не… зомби?

— Чего?

— Английский писатель придумал такое племя примитивов… Ну примитивных людей… Зомби тут же забывают своих умерших так, будто человека и не было никогда.

Марьяна придвинулась к Ольге и, тяжело дыша, зашептала:

— Вы что же думаете, я не переживала?! В зеркало на себя смотрела, твердила: «Гадина, сволочь, существуешь! Потеешь — деньги зарабатываешь, гнездо вьешь, как вила, жрешь, а он погиб! И в постель будешь ложиться…» И буду! — хрипло воскликнула Марьяна. И снова зашептала: — Может, если кто из этих, как они зовутся, лицемеров услышал бы меня, воззрился бы: «И это женщина говорит!» А как, такой плюгавый чистоплюйчик думает, может говорить баба, которой мужик нужен?! Да я любого мужика, который мне покажется, у любой бабы отберу как хозяйка! Потому что мне он больше нужен, чем ей, и ему со мной лучше будет, чем с ней!.. Да чего ты пятишься от меня, Ольга Владимировна? — Марьяна цепко схватила Ольгу за руку. — Твоего Вагранова — говорят, ты его любишь — не отберу, ни к чему мне такой! А ты, недотрога, не сумела его завоевать! Все молчком, все с боязнью да с оглядкой, когда надо было во весь голос, во весь дух, вот так! — Она рванула Ольгу на середину комнаты и тут же брезгливо оттолкнула. Сумочку свою швырнула на пол и, раскинув руки, пошла по кругу, все убыстряя скользящий шаг. И заметалась, как черный вихрь, пронизанный молниями.

— Ведьма! — вырвалось у Ольги, наверно, так, как могло вырваться когда-то у тети Вари.

Марьяна же распласталась на полу как черная, обломанная грозой ветка, но мгновенно вскочила с восклицанием, в котором — или так показалось Ольге? — не было никакой хрипоты:

— Царица я в пляске! И в постели я царица! Я… — она запнулась, — вроде тот самый венец творений, а творение мое вокруг: в уюте, в теплоте, красоте, которую я сама же, своими руками сделала, в которую свой смысл жизни вложила!

Марьяна оглянулась вокруг, скривив губы, что почти обезобразило ее. И Ольга увидела свою большую, очень скромно обставленную комнату глазами гостьи: ну да, конечно, да, наверное, никакого уюта, никакой теплоты, красоты. И услышала напористый шепот:

— Может, и хотела бы ты уют создать, да поздно, много лет тебе уже, молодости не вернешь! А любви, может, вообще никогда ее у тебя не было, Ольга Владимировна!.. Ведь любишь одного, потом любишь, другого — и то и другое настоящее! Но в пустоте, как здесь, — Марьяна снова оглядела комнату, — ни одной настоящей любви не может быть. Любовь свою надо подвести не к жесткой койке, как в общежитии, а к белоснежным облакам, и чтобы ноги ступали мягко по ковровой дорожке, а то и по ковру, будто по зеленой траве-мураве, как в стихах сказано. И чтобы ничего ты не помнила грубого, обидного, несправедливого, а только то, что твой мужчина ласкает тебя, глядит на тебя глазами ночными, неотвратимыми — опять же как в стихах, — что он с тобой во весь свой рост, каждым мускулом, каждой извилинкой, и уже не знаешь, чья рука, его или твоя. Конечно, до того побранишься иной раз. А тут помиришься! — Озорно сверкнув глазами, она добавила: — Иногда два раза подряд помиришься, а то и больше!.. — Марьяна подняла свою сумочку с пола, порылась в ней и вытащила замызганный листок. — Вот переписала у соседки из книжки… Вы не думайте, что я совсем без образования, просто не удалось кончить ничего. А стихи в школе очень любила. И песни. Это теперь у меня голос такой. После Севера. Стишок я почти наизусть выучила. Светлана Сомова сочинила. Такая рыбья фамилия, а все понимает. — Марьяна прочитала чуть-чуть нараспев: