Екатерина Шевелёва - Испытания

В отличие от превосходного мнения о советской журналистике оценка интеллектуального и духовного уровня рядовых граждан Советского Союза была у Юхансона презрительно-иронической. Особенно невысокой была его оценка ума и нравственности рабочих. Редактор профсоюзной газеты, естественно, интересовался прежде всего не теми, кто «запускает производственный конвейер страны», а теми, кто «закручивает винтики и гайки», стоя у движущегося конвейера. На основании многих данных Юхансон считал, что как в свободном мире, так и в социалистических странах осуществлено превращение стоящих у конвейера рабочих в роботов. Но здесь с окончанием трудового дня происходит обратная метаморфоза: роботы, во всяком случае многие из них, снова становятся мыслящими существами, обладающими нравственными принципами, например, становятся способными испытывать сострадание к другим живым существам, тревогу за жизнь на Земле, за судьбу планеты. В Советском Союзе и в зависимых от него странах роботы, как предполагал Юхансон, остаются таковыми, поскольку там средств для обратной метаморфозы нет! Юхансон был уверен, что, не обладая средствами обратного превращения из робота в человеческую личность, советский рабочий, пусть даже изначально одаренный, быстро становится адекватным сравнительно несложному техническому приспособлению.

Тут Фрэнк Юхансон с усмешкой напомнил себе, что сам же он не раз выступал на страницах своей газеты с разоблачением вопиющего лицемерия и политических махинаций своих соотечественников во время выборных кампаний или, например, критиковал насаждаемое в стране и ведущее к общественной апатии стандартное мышление.

Юхансон подумал, что именно об этом ему напомнил бы господин Мирандов, если бы их телефонный разговор продолжался. Но в таком случае у редактора «Полярного Экспресса» был заготовлен неплохой ответ советскому консулу: «О, да! По-видимому, многие недостатки наших социальных систем одинаковы. Разница в том, что мы пишем и говорим об этих недостатках, а вы молчите о них». Консул же — новой самодовольной усмешкой Юхансон оценил свое предвидение, — конечно, противопоставил бы критической тенденции западной печати позитивную направленность советских средств массовой информации, их, мол, стремление не запугивать общественность недостатками, тем самым держа людей «в страхе божьем», а рекомендовать и внедрять хороший опыт… И вряд ли договорились бы мы с вами, господин Мирандов, хотя удовольствие от изысканной беседы, наверно, получили бы! — мысленно заключил воображаемый диалог с консулом Юхансон.

То, что советская художница Люция Крылатова назвала равнодушие самым страшным явлением современности, странно радовало Фрэнка Юхансона, давало ему дополнительный приток уверенности в своей правоте.

О, нет, он совсем не был врагом Советской страны, хотя многие думали иначе! Разумеется, он не был и коммунистом. Фрэнк Юхансон, один из заметных деятелей своей партии, в душе считал себя внепартийным либералом. Он был убежден в необходимости разумного влияния на Советский Союз, на гигантский советский народный массив.

Общественная апатия, пагубная для любой страны, становится пагубной для всей планеты, если эта апатия охватывает огромный народ. Она способна превратить миллионы людей в равнодушных убийц, в бездумных разрушителей человеческой цивилизации.

О, да! Необходимо использовать любые средства для пробивания пелены равнодушия, обволакивающей неуклюжее, негибкое массовое советское сознание!

О, да! Фрэнк Юхансон сожалел, что беседа его по телефону с господином Мирандовым была недолгой. Продолжение элегантной дуэли на воображаемых рапирах вполне возможно, снова сказал он себе, оно доставило бы удовольствие им обоим!

Впрочем, у редактора была другая возможность упражнения в изысканности стиля, в остроумии и гибкости мысли: дневник.

Раскрыв толстую тетрадь, ранее извлеченную им из сейфа, Юхансон записал свой разговор с американским коллегой на коктейле для журналистов и утреннюю беседу с Мирандовым.

«Интересно, как реагировала художница, мадам Крылатова, на отсутствие провожающих?» — подумал Фрэнк Юхансон. Он поколебался — обрисовать или нет в дневнике внешность художницы? Написал, что у нее гордая посадка головы, яркие, темно-золотистые глаза, живые блики тени и света на лице, довольно высокая, стройная фигура. Написал и вычеркнул. Решил не описывать никого из советских делегатов, в том числе и художницу.

Это было последнее решение, принятое Фрэнком Юхансоном в жизни.

Внезапно он почувствовал быстрый тяжелый толчок в левое плечо. Потом еще толчок — пониже. Он свалился с кресла, не услыхав ни звона разбитой бутылки, ни крика вбежавшей секретарши.

…Убийство Фрэнка Юхансона выстрелом из чердачного окна дома, что напротив редакции «Полярного Экспресса», сначала прошло почти незамеченным жителями города. Несколько абзацев в «Полярном Экспрессе», несколько строк в других газетах. Убийство представлялось бессмысленным и поэтому явно случайным. Кому нужно было уничтожать видного полиглота, не противника и не сторонника коммунизма. Не противника и не сторонника никаких крайностей, если уж на то пошло!

Однако через несколько месяцев об убийстве Фрэнка Юхансона широко заговорила пресса.

Когда-то Люция Крылатова насмешливо назвала Алексея Горелова «сожителем». Потом оба прониклись вроде бы симпатией к странному словечку. Оно стало казаться скорее добродушным, чем ироническим. И совсем не обидным. «Квартирант», например, гораздо обиднее…

В темной, нежданно заснеженной октябрьской Москве 1941 года, когда от центра столицы до фронта было всего полчаса езды на «эмке», познакомилась Люська Крылатова с Лешкой Гореловым. Зашла в бывшее, уже эвакуированное заводское общежитие, а там, оказывается, разместился временный, тоже готовящийся к эвакуации, госпиталь.

Парень, вполне здоровый на вид, сидел на раме железной койки, то вытягивая шею, то вбирая голову в плечи. Стоящий рядом санитар бранил и увещевал парня, а тот раздраженно шипел, как гусь: «Никуда не поеду, останусь в Москве!»

— У него воспаление легких, ни родных, ни знакомых в Москве нет, куда я его дену, дочка? — Санитар повернулся к Люции и оказался хорошо знакомым ей сторожем общежития, облаченным в маскировочный халат.

— Нет у меня воспаления легких! — хрипло буркнул парень. — Хватит того, что из леса выперли, чтобы тишины не нарушал! — Он закашлялся.

— Дохает и дохает, а доказывает, воспаления нет! На кого я его оставлю?! — снова пожаловался сторож.

— После теннисных соревнований ящики с инвентарем тащил на сквозняках. Весной. Еще до нападения. С тех пор кашель. А в лесу ящик с винтовками тащил, в молодой сугроб провалился, еще кашля добавил. А воспаления никакого нет, — неожиданно пространно объяснил парень, косясь на Люцию.