Екатерина Шевелёва - Испытания

— Ящики… — машинально повторила. Крылатова, разглядывая Алексея Горелова.

Государственный Комитет Обороны принял решение об эвакуации в некоторые восточные районы страны важнейших московских заводов, научно-исследовательских институтов, около миллиона рабочих и специалистов.

Проводилась эвакуация многих цехов предприятия, которое Люся называла гордо, «мой завод». Но не хватало людей грузить оборудование, еще небось на месяц канители, сама Люция забросила рисование и сутками не покидала завода, а здесь вполне здоровый верзила, подумаешь — кашель!

Во фронтовой Москве, под бомбежками, Люция Крылатова, подобно всем ее сверстникам, быстро повзрослела. И незаметно для себя оказалась в том крепком, хотя поначалу не утвержденном никакими постановлениями, партийно-комсомольском ядре столицы, которое состояло из наиболее энергичных и находчивых москвичей, бравших на себя ответственность решений.

— Алексей Горелов будет жить здесь рядом, в квартире моих родителей, отец в ополчении, мать в эвакуации, а сейчас пойдет со мной на завод грузить ящики с оборудованием, дайте ему кожух или еще что! — сказала Люция сторожу. И зачем-то добавила: — Сама я ночую не дома, а на заводе!

— У меня есть шинель! — буркнул Горелов.

В душе он берег радость обладания партизанской шинелью, полученной за лихое выкамаривание, но наружу никакой важности своей не выявлял. Ребята из отряда оценили правильно, шинельку тут же дали, а другие как поймут — неизвестно! Могут сказать: «Спьяна запустил бутылкой в портрет, выпивоха!» Налепят дешевую этикетку за хорошо продуманное выкамаривание, испортят воспоминание. Хотя, конечно, выпил тогда!

Работал Лешка в июле — августе заведующим баром в своем белорусском городке, партизаны приспособили глубокие ящики буфета в баре под небольшой склад. Перед очередным немецким рейдом они решили забрать и провиант, и оружие. Немцы уже расположились за столиками, пили водку и пялились на портрет Гитлера над буфетом. А в задней комнате Лешка сказал трем ребятам из партизан, что придумал, как сделать!

Выпил Лешка для храбрости и с двумя бутылками пива вышел на середину маленького зала. Да как завопил: «Хайль Гитлер!» Да как запустил бутылкой в портрет!

Секунды ошарашенной тишины Лешка использовал, чтобы с тем же воплем швырнуть вторую бутылку в единственную лампочку — над буфетом. И, хотя закашлялся дико, успел еще повыкамариваться, прежде чем кинулся догонять ребят из отряда, быстро опроставших ящики. Схватил с ближайшего столика пару бутылок и запер снаружи дверь бара! Догнал ребят, хотя кашель мешал быстроте. Один говорит: «Молодец, парень!» А другой свою шинельку скинул и на Лешку набросил, говорит: «Воспаление легких, что ли, у тебя?»

Воспаления легких у Лешки не оказалось, хотя кашель застрял-таки в груди, порой надсадно вырываясь.

Внезапный взрыв застарелой простуды подвел его в Москве недели через три, как уже подвел раньше, в партизанском лесу, когда нечаянно нарушил Лешка оперативно важную тишину…

На погрузке Горелов, согнутый в надсадном кашле, не заметил, как двинулся на него небрежно поставленный ящик с оборудованием — еле успел отскочить Лешка, — левый рукав его шинельки зацепился за железку торопливой неряшливой упаковки, раздавил ящик руку, аж хрустнула.

И эвакуировали Горелова вместе с последними станками и аппаратурой.

В помещениях опустевших — полностью или частично — предприятий МГК партии и Моссовет срочно организовали ремонт танков, самолетов, производство оружия и боеприпасов.

На старейшем металлургическом заводе «Серп и молот» шел ремонт танков, на авиационном заводе — ремонт самолетов, на заводах «Динамо», «Красный пролетарий», имени Владимира Ильича и других — производились боеприпасы.

Люции некогда было подумать о Горелове — не то что письма ему писать, как обещала. А он писал, хотя легче было ему, несмотря на покалеченную руку (хорошо еще, что левая), любую самую выкрутасную резьбу выполнить, чем сочинить письмо! Изредка приходил ответ с гордой Люсиной пометкой: «Из фронтовой Москвы», даже когда фронт отступил далеко на запад.

В тыловом городе, где оказался Алексей, были стародавние мастерские, похожие, по солидности их приземистых сводов, на небольшой завод, и были наскоро слепленные строения, похожие на мастерские.

Продукция дедовских мастерских была не очень сложная. Но диву давался любой посетитель, понимающий строгую красоту металла, глядя на ветвистые, рогатые, скрученные в жгут, строго квадратные или прямоугольные ножи, вилки, ножницы, замки и вообще плоды фантазии, назначение которых не угадаешь!

Сюда притянуло, как магнитом, эвакуированного Лешку Горелова; стал он азартно учиться у мастеров их «выкамариванию», забывая про неуклюжую левую руку. Когда же завод, виноватый в какой-то мере в Алешкиной травме, по-хозяйски прихватил к себе знаменитые мастерские, Алексей Горелов был представлен как продолжатель великого дедовского мастерства. «Золотые руки, — сказано было об Алексее Горелове. — Медлителен маленько, а руки золотые!»

А в 1945 году вернулся двадцатитрехлетний Алексей Иванович Горелов вместе с кадровыми специалистами в Москву, на тот же завод, вроде бы к себе домой. И Москва смотрела на него принимающими яркими пытливыми глазами — незадолго, до того было распоряжение снять маскировку с окон.

Да, именно так она глядела, обрадованно допытываясь, что ты можешь, левая-то все же покалечена?

А он ей тут и отчеканил, лишь чуть-чуть запнулся, свой ответ, давно заготовленный, много раз мысленно повторенный, но в письмах не высказанный, не получалось в письмах: «Быть разносторонним специалистом-инструментальщиком — не в бирюльки играть! Рабочие высшей квалификации умеют повыкамариваться, пусть никто не сомневается!»

А она ему, помнится, через несколько дней: «И в теннис играешь, с одной рукой-то?»

А он ей уже, конечно, через пару месяцев: «Сегодня финальные соревнования, если выиграю смешанную партию, может, мастера получу, хочешь — приходи смотреть!»

А она ему в тот же вечер, после соревнований: «Перебирайся ко мне, чтобы водку бросить, из-за водки проиграл, в буфете выпил, я видела, а квартира пустая: отец погиб, мать умерла, я то и дело в командировках, а малышка в яслях, на пятидневке.

А он ей свой вопрос выговорил, но уже, конечно, потом, когда вдвоем они оказались: «От кого Наташка-то?»

А она ему по-честному тут же, в постели, на ухо: «Всего два дня знала отца Наташкиного, прилетел в командировку из-под Берлина, мы здесь уже победой живем, а у него предчувствие, что погибнет от последней шальной пули, одним словом, выдохся, на последний шаг дыхания не хватало, отсюда предчувствие, очень отчаянно хотел свое продолжение на земле оставить».