Екатерина Шевелёва - Испытания

— Ты, пес, хотя щенок еще, но понимаешь, что словами сыт не будешь! Словами тебя приласкать — умный пес, хороший пес, в хорошем цехе живешь и так и далее — это четверть задачи. От красивого слова, делами не подкрепленного, — одна бестолковость, как от зряшного лая!

Классическая поза слушающей собаки: морда чуть наклонена набок, одно ухо почти торчком, опора на хвост и на задние лапы, которые готовы к различным действиям, вроде удивленного почесывания себя за ухом.

И вот второй голос входит в сферу Тишкиного внимания:

— Конечно, одними словами людей не проймешь, ни хороших, ни плохих. Особенно плохих. Те особенно спешат в ладоши хлопать, не вникая в то, что выступатель глаголет, потому как ничего этого выполнять не будут. Если, конечно, их не заставят силой. Ремнем не поддадут, верно, Тишка?

— То-то и оно. Пока не заставят.

— А ты возьми другое и в целом все, — продолжает второй голос. — Ведь ничего же современный человек не видит хорошего! Поесть? Сыр в буфете у нас как резина. Колбаса мылом отдает. Тишка даже от нее сначала нос воротит, а уж потом жрет, стало быть, из смирения. Еды настоящей, стало быть, не чувствует…

Широко известно выражение, что, мол, собаки все понимают, только сказать не могут. Годовалый Тишка вряд ли так уж все понимал, но он различал голоса хорошо знакомые, малознакомые и совсем незнакомые, а также мужские и женские. Он слышал, что беседу вели хорошо знакомые женские голоса. Теперь в разговор вмешалось малознакомое, однако почти родственное ему ворчание:

— Воевал народ, партизанил народ. Всю Европу прошел, победу завоевал! Тут бы ему и показать себя, повыкамариваться!

— То-то и оно, Алексей Иванович! — возвращается в сферу внимательного Тишкиного слушания первый голос. — Потом лучше будет. Сейчас главное — за мир бороться. За тишину на Земле, даже Тишка это понимает.

— Потом! — восклицает второй голос. — У меня двух жизней не будет! У меня только одна жизнь! Конечно, вы, Алексей Иванович, самый уважаемый человек в цехе, не считайте мои слова за легкость и за маловесомость моего отношения к борьбе за мир. И тем более к работе!

Особенно повышалась роль Тишкиного контроля в дни выдачи зарплаты. Кладовщица Мария Фоминична Скворцова, по совместительству доверенное лицо цеха для получения в кассе денег и выдачи их рабочим, устраивалась со своим богатым чемоданом в красном уголке. Тишка садился вблизи Марии Фоминичны и ее чемодана. Процесс выдачи денег ассоциировался в собачьем сознании с выдачей еды, так как, в конце концов, рядом с опустевшим чемоданом появлялось нечто съедобное для самого Тишки. Мария Фоминична неизменно подкармливала щенка в свои «кассовые» дни.

Чуть свесив морду набок, Тишка с явным одобрением вникал в скрупулезные расчеты рабочих по их взаимным долговым обязательствам:

— Степан Петрович, получи 2 рубля, а 40 копеек, помнишь, ты с меня уже получил!

— Егорыч! Ты мне 20 копеек должен, не запамятовал? Когда в шашлычную заходили, у тебя не хватило.

— Николай Иваныч, так я тебе еще час назад на верстак те 20 копеек положил, Тишка не даст соврать, пробегал мимо, сюда спешил, а ты выходил куда-то. Чего я положил? Чтобы не путать старый долг с новым, а новый мне надо было сделать, и я 60 копеек у Горелова занял на два часа до получки, чтобы 40 копеек в пирожковую отнести — у продавщицы утром занял до обеда и жене дал, она в молочную ушла.

Ближе к окончанию выдачи зарплаты содержание разговоров возле стола с почти уже пустым чемоданом менялось: за получкой подходили не те, кто спешили отдать долги, а более солидные люди. С планами на будущее определенными, устоявшимися, а не случайными и легковесными:

— Ну, Тишка, ты очень хорошая собака и, конечно, понимаешь, что мы сегодня на стадион! За ЦСКА поболеть надо. Ну и пропустить по рюмке. «Козла» забить, а то и «пулька» сложится. А ты, Тишка, карауль цех!

Именно в такую минуту Тишка услышал уже знакомое ему ворчание, которое прерывалось чем-то, даже похожим на лай:

— Радуйся, зверь! Завтра — красная суббота, отправляемся в Красный Бор и тебя берем!

Цехком закупил для рабочих инструментального цеха путевки в однодневный дом отдыха, расположенный на самой дальней от города опушке Красного Бора.

Программа выезда на лоно природы была тщательно продумана: автобусы туда и обратно, полностью оплаченный из профсоюзных средств хороший обед, волейбольное соревнование между двумя командами цеха, выступления на эстрадах лесного парка заводской художественной самодеятельности, профессиональных артистов и члена Союза писателей, популярного пародиста Пируэта Ивановича Балеринова.

По поводу программы советовались с рабочими разных интересов и возрастов. Волейбол предложили новички-инструментальщики, выпускники ПТУ, художественную самодеятельность — заточницы, участницы районного женского хора «Осинушка». А на Балеринове настаивали завсегдатаи шашлычной; там стоял поломанный, но отремонтированный в складчину телевизор, на экране которого часто появлялся пародист Пируэт Иванович Балеринов, ладно и естественно дополняя микроклимат заведения. Балеринов был мастер поиздеваться над старческими недугами, над физическим убожеством человека — горбом, косоглазием, хромотой, слепотой. И с особым знанием дела высмеивал алкоголизм и супружескую неверность. Многие завсегдатаи шашлычной впервые из выступлений Балеринова узнали названия некоторых микробов — разносчиков заразы. Узнали и запомнили — от частого повторения с экрана — лучше даже, чем имя пародиста. Может быть, поэтому «шашлычники» называли Балеринова не по его фамилии, не по его вычурному имени Пируэт, а любовно-насмешливо Ректификат.

Когда профсоюзные затейники спросили уважаемого Алексея Ивановича Горелова, чем еще, по его мнению, можно украсить программу, тот усмехнулся:

— Тишкой! Пусть щенок повыкамаривается вволю! Ему удовольствие и людям интересно посмотреть!

Наверно, если бы не было неожиданной гореловской придумки, весело воспринятой всем цехом, не было бы потом ни драматизма, ни трагизма в Тишкиной судьбе. Вырос бы он и состарился в железолатунных и чугунностальных заводских прямолинейных координатах, не ведая ни озерных овалов, ни хвойных куполов. Дышал бы запахом тавота и металлической пыли, не ведая влажных ароматов осени.

Но решили взять Тишку в Красный Бор. И взяли.

Всего два десятка километров от проходной инструментального цеха до дальних красноборских озер и полянок. А цеховчане ехали к месту субботнего отдыха так отрешенно от повседневных забот, словно в дальние неизведанные края.

В пути и прочитал Горелов настороженному Тишке заграничную телеграмму. Прочитал голосом, в котором слышалась торжественность. И все же досада — словно вмешивалось нечто несвоевременно-деловое в развлекательное путешествие. Однако торжественности было больше. Особенно в комментариях Алексея Ивановича Горелова к заграничной телеграмме: