Леонид Почивалов - Сезон тропических дождей

— Разве откажешь? — словно оправдывался Морошкин. — Здесь один врач на десять тысяч!

— На пятнадцать! — поправила Нина Антоновна.

У Морошкиных было твердое намерение пригласить Аревшатяна и Антонова поужинать в ресторане.

— В «Глории» ресторан дорогой! — предупредил Антонов. — Лучше выбрать какой-нибудь подешевле.

— Нет! Нет! — решительно возразила Нина Антоновна. — Хотим именно в дорогом! Гулять так гулять! Мы с Васей заслужили.

А ведь в самом деле заслужили, подумал Антонов, а не только «Глорию». Три года в самой африканской глубинке, в небольшой провинциальной больнице. Он хирург, она гинеколог и акушер. Но работали как земские врачи — от пломбирования зубов до черепной операции. Единственные врачи на территории размером с Московскую область. Глушь отчаянная, за три года в кино не были ни разу. Трижды болели малярией и еще бог знает чей. Зато дело делали. И, кажется, неплохо делали.

Василий Васильевич достал из портфеля потрепанный экземпляр газеты, судя по формату, провинциальной, протянул Антонову:

— Вот, взгляните!

На первой полосе бросался в глаза крупно набранный заголовок: «Нужно ли нам отпускать русских врачей?» Статья вызывала улыбку своей категоричностью: русская медицинская чета принесла много пользы, полюбилась населению, в нее верят, в таком случае зачем ее отпускать домой, пускай останется у нас навсегда, надо добиться их согласия.

— Вот видите! — В голосе Морошкина звучала гордость: — Ценили!

— Сам губернатор приезжал провожать, — добавила жена.

— А сколько вы за эти годы приняли людей? — поинтересовался Антонов.

Морошкин наморщил сухонький лоб.

— Сколько, спрашиваете? Ну, примерно получалось тысяч пять в год… вот и считайте за три года. Конечно, в это число входят и операции. По ним цифра точная: две тысячи пятьсот пятьдесят две. Из них шесть сложных. Да Нина Антоновна приняла за эти годы…

— Семь тысяч, — подсказала Морошкина, и на лицо ее проступила профессорская важность: — Были, надо сказать, весьма интересные случаи…

Она оживилась и стала рассказывать о работе:

— Интересно было, слов нет! Столько узнали нового — будто еще один медфак окончили. Без ложной скромности можно сказать, что стали специалистами по африканским болезням. С такими сталкивались, о каких раньше и не слыхивали.

Я, например, до приезда сюда и не знала, что африканские дети рождаются почти белокожими, — рассказывала Нина Антоновна. — А через несколько часов темнеют, как фотобумага при проявлении.

— А мне приходилось спасать укушенных змеями, — вспоминал Василий Васильевич. — Боролся с солитерами, подкожными червяками, разными лихорадками, с инфекционным гепатитом… Однажды, представьте себе, столкнулся с натуральной, чистопородной холерой. Представляете? Повезло-то как! Классическая! И вылечил. Живым человек от меня отбыл. Живым!

Когда они выходили из номера, чтобы спуститься в ресторан, в коридоре у дверей увидели девушку-африканку из обслуживающего персонала отеля. Она сделала навстречу Морошкиной несколько робких шагов, залепетала:

— Мадам, я из прачечной отеля. Могу ли, мадам, с вами посоветоваться? Пожалуйста, мадам, не откажите…

Морошкина вздохнула, постояла в нерешительности и распорядилась:

— Идите заказывайте. Освобожусь — приду!

Она спустилась в ресторан только через сорок минут, когда за столом уже принялись за горячее.

— Плохи дела у девчонки, — пояснила озабоченно и так же, как ее муж, наморщила прокаленный солнцем, с шелушащейся кожей лоб. — Все запущено. К врачу идти боится — дорого. Ходила к колдуну. Вот тот ей и наколдовал!

— Что у нее? — спросил Аревшатян.

Морошкина произнесла несколько слов по-латыни и добавила:

— Прачка. Гроши получает. А ей нужен антибиотик. И немедленно. Лекарство стоит дорого. Отдала свое. — И, меняя тон, почти весело воскликнула, оглядывая уставленный яствами стол: — Ну что ж, приступим!

Когда после ужина, простившись с Морошкиными, Антонов и Аревшатян шли к машине, Аревшатян сказал:

— Разными бывают наши за границей. Вчера вместе с Ильиным проводили осмотр посольских детей. Смотрю, что-то Вовка, мальчонка Потеряйкина, уж очень бледный. Взглянул на десны — авитаминоз. Спрашиваю: фрукты ешь? Молчит. Бананы тебе дают? Нет! — отвечает. А ананасы? Нет! А манго? Нет! Но хотя бы апельсины? Дают, говорит, только редко. Папа сказал, деньги на «Волгу» копить надо.

В своем ящичке в канцелярии он нашел письмо, одно-единственное. Оно было от Тавладской и пришло из Камеруна. Всего несколько слов новогоднего поздравления. И подпись: «Ваша Катя».

Ваша Катя… Как приятно, что где-то в далеком Камеруне вспомнила о нем. Должно быть, волнуется: как тут дела в Дагосе? А в последние недели в Дагосе все тихо, даже забастовки прекратились. Может, ничего и не будет? Ложная тревога?

С утра в посольство доставляли пачки новогодних поздравительных телеграмм, которые прибывали с Родины.

Антонов не получил ни одной.

Дел было полно, в каждое он в этот день вкладывал бо́льшую, чем нужно, энергию, словно хотел работой, у которой никогда не видно конца, еще продлить этот последний день уходящего года.

Но вечер все-таки наступил. А потом наступила заурядная посольская новогодняя ночь. И вместе с ней одиночество.

Все было так, как в прошлом, как в позапрошлом году, как десять лет назад. Короткое поздравление посла, записанный на пленку бой кремлевских курантов, которые вдруг зазвенели под пальмами посольского сада как щемящее воспоминание о чем-то далеком и невозвратном.

За длинным общим столом Антонов сел поближе к краю, чтобы незаметно исчезнуть, когда станет невмоготу.

Ермек устроился на другом конце стола, где заранее занял для Антонова место рядом с собой, но тот этой любезностью не воспользовался. После первых тостов Ермек с бокалом шампанского пробрался к Антонову. Присел рядом на свободный стул:

— Хочу с вами, Андрей Владимирович, чокнуться! — сказал, протягивая бокал. — Чтоб новый год у вас… был… счастливым. Он должен, должен быть счастливым! Вы заслуживаете этого! Вы такой…

Ермек волновался, подыскивая слова, и Антонов подумал, что Ермек понимает все, искренне сочувствует, и это сочувствие младшего и подчиненного сейчас вовсе не радовало, а больно задевало, ставя Антонова в положение жалкое и унизительное. Лучше бы Ермек не лез со своими излияниями!

Репродукторы на столбах разносили по площадке, где шло застолье, новогоднюю музыку. Это посольский киномеханик Коля крутил на радиоле пластинки. Пластинки были подобраны соответствующие торжеству, чтоб Родина вспоминалась, — пели Зыкина, Сличенко, Магомаев…