Леонид Почивалов - Сезон тропических дождей

Выехав на шоссе, он притормозил и, достав из багажника блокнот, записал номер городского такси, которое почему-то оказалось так далеко от города на проселочной дороге, среди колючего кустарника. На всякий случай!

В зале уже был Ермек. И как это ему удалось так быстро добраться из морского порта до аэродрома! Самолет прилетел почти неожиданно для посольства.

Гигант Ту-154 доставил в Дагосу всего пять пассажиров и три обещанные подмосковные елки, Ермек уже вызвал из посольства автобус для транспортировки дорогих, но запоздавших зеленых гостей.

— А куда отправлять? — поинтересовался Ермек. — Новогодняя ночь-то прошла.

— Одну в культурный центр, и побыстрее! — рассудил Антонов. — Там через два часа утренник для малышей. Ну о двух других — забота Малюты.

— А может быть, одну морячкам отвезти? — невозмутимое лицо Ермека вдруг оживилось. — Послезавтра «Арктика» как раз уходит в рейс. А еще впереди старый Новый год. Морячкам елка куда важнее, чем нам, посольским, которых ничем не удивишь. Здесь зелени своей полно, а там море кругом. Разрешите, Андрей Владимирович?

— Что разрешить? — не понял Антонов.

Ермек с нагловатой улыбкой взглянул в лицо своему шефу:

— Возьму елку и прямиком в порт. А?

— Да ты что! Малюта такое подымет! Елки — посольское имущество.

— Ну и наплевать на него! — Ермек еще больше распалялся, и Антонов знал, что, уж если он заведется, будет скакать на своем казахском шальном жеребце только прямиком и непременно галопом. — Зачем Малюте эти елки? Осыплются через три дня на жаре. А морякам радость. Ведь надолго уходят, Андрей Владимирович, в океан!

Антонов рассердился:

— Что ты ко мне привязался? Ни я, ни ты к этому делу отношения не имеем. Мы всего-навсего консульские работники. Разрешений я никаких давать не могу. Ты же отлично знаешь.

Ермек рубанул рукой воздух:

— Тогда я сам. Возьму и отвезу. И будь что будет. А?

Они взглянули друг другу в глаза. «А ведь у Ермека дикие, с чертиками, настоящие степные глаза, — подумал Антонов. — Трудно ему придется в жизни с такими глазами, но скучать не будет никогда». Антонов невольно улыбнулся:

— Черт с тобой! Давай! Но учти: никаких разрешений от меня ты не получал!

— Конечно! — Ермек чуть не плясал от радости.

Возле стоек паспортного контроля Антонову встретился Кротов в полной аэрофлотовской форме, даже при галстуке. Он иронически оглядел легкомысленный костюм консула, особенно задержавшись взглядом на резиновых шлепанцах, которые цепляются всего за один палец и предназначены исключительно для пляжа. «И это называется советский консул! — говорил взгляд аэрофлотчика. — Позор!»

— Вот этот пассажир ищет советского консула! — процедил Кротов уничтожающе официальным тоном, пропуская перед собой молодого человека. И, уже обращаясь к пассажиру, пояснил со спрятанной в углах губ усмешкой: — Вот он сам перед вами — консул Советского Союза!

Перед Антоновым стоял худенький черноволосый парень с небритым, помятым в дальней дороге лицом, растерянный от первых минут встречи с ошеломляющим, жарко-липким галдежным африканским миром.

— Простите, вы товарищ консул? — Молодой человек в некотором недоумении скользнул взглядом по мятой тенниске и заношенным шортам Антонова. И, получив подтверждение, продолжал: — Видите ли… В аэропорту, в Москве, ко мне вдруг подошла какая-то женщина. И попросила передать вам письмо. Именно вам, консулу.

Он раскрыл обшарпанный портфельчик, который держал в руке, извлек из него конверт.

— Передавать письма через пассажиров международных рейсов запрещено! — строго заметил Кротов.

— Простите, я не знал… — Молодой человек смутился. — Женщина так просила… Говорила, срочное дело.

Перепугавшись, он так крепко сжимал пальцами конверт, что Антонов его почти вырвал.

— Ладно! — буркнул, неприязненно взглянув на Кротова. — Сами как-нибудь разберемся.

Почерк на конверте был незнаком. Вскрыть бы, прочитать немедленно, да несолидно в теперешней ситуации. Сунул конверт в задний карман шорт. Поднял глаза на парня:

— Вы к нам, в Дагосу?

— Нет, в Монго. По линии торгпредства, инженер. Я в командировку на три месяца. — Он словно в чем-то оправдывался, торопясь сообщить о себе все официальное.

С надеждой взглянул на Антонова, потом на Кротова:

— Самолет на Монго только завтра. Мне бы в гостиницу… если, конечно, можно…

Опять эти вечные дагосские гостиничные проблемы!

— Номеров свободных в гостиницах нет! — сухо произнес Кротов. — Я уже вам объяснил: праздничные дни. Ничего не могу сделать. Если хотите, ночуйте в представительстве Аэрофлота на диване.

— Хорошо! — обрадовался молодой человек. — Пускай на диване. Я готов! Я привычный.

В разговор вмешался молчавший до сих пор Ермек. Бросив взгляд на Антонова, предложил:

— Давайте я его отвезу на «Арктику». Ребята там запросто устроят, каюту дадут отдельную, накормят.

Антонов поморщился:

— Да брось ты со своей «Арктикой»! — Он повернулся к парню. — Как вас зовут?

— Сережей.

— А с отчеством?

— Федорович.

— Вот что, Сергей Федорович, — сказал Антонов. — Поехали ко мне. Комнату и прокорм обеспечу!

Письмо было коротким:

«Уважаемый Андрей Владимирович! Обращается к вам Старкова. Я была другом покойного Алексея Илларионовича. Он писал, что вы и ваша жена стали в Асибии близкими ему людьми, и радовался этой дружбе. Алексей Илларионович был мне дорог, и для меня ценно все, что с ним связано. Поэтому беру на себя смелость просить вас встретиться со мной, когда снова окажетесь в Москве. Пожалуйста, не откажите. Для меня так важно! Я готова прийти куда скажете. А вдруг решитесь заглянуть ко мне? Мы с мамой будем безгранично рады. К нам добраться легко, живем в центре Москвы на Неглинке, адрес наш такой…»

Он снова и снова перечитывал письмо. За обеденным столом сидел расслабленный, «пристроенный» Сережа и позвякивал о тарелку вилкой, с аппетитом доедая яичницу, которую ему пожарил Антонов.

— Как выглядела эта женщина?

Сережа осторожно положил вилку на тарелку, обтер салфеткой пухлые губы, задумался, скосив глаза к окну:

— Честно говоря, трудно передать… Представляете, родные провожают, друзья, все галдят, наказы дают — и вдруг она, эта женщина. О чем-то просит. Я ее почти не запомнил. — Он снова медленно провел по губам тыльной стороной ладони, словно это помогало ему сосредоточиться. — Постойте! Кажется, она была в черном платке, повязанном, знаете, вроде бы домиком, на лице лежала густая тень, и из этой тени проступали тоже темные, очень большие глаза, прямо как на старинной картине! Это я точно запомнил — большущие глаза! И больше ничего! Я сказал: «Ладно, передам!»