Леонид Почивалов - Сезон тропических дождей

Новый президент так и не занял жилые апартаменты дворца, а поселился с семьей в небольшом, снятом в аренду у дагосского домовладельца двухэтажном доме. Территорию вокруг дома огородили высоким деревянным забором, за которым располагались посты личной охраны президента. «Мерседесы» были проданы, а сам президент и члены его правительства стали ездить на дешевых «фиатах» и «фольксвагенах».

Новый дом для канцелярии только начали строить, поэтому президент на работу пока ездил во дворец. Здесь он принимал послов, устраивал государственные встречи, а бывшие президентские апартаменты предоставлялись теперь прибывавшим в Дагосу с официальными визитами высокопоставленным зарубежным гостям.

Сегодняшних визитеров встречал у подъезда молодой капитан, личный адъютант и помощник президента, статный, вышколенный, с безукоризненным французским языком — учился во Франции. Выгибая свой стройный стан и шагая почти на прямых ногах, он с приличествующей моменту солидной неторопливостью повел советского посла и сопровождающих его лиц по длинным коридорам, крытым красными ковровыми дорожками, сверкающим полированными панелями и бронзой люстр, к кабинету президента. В отличие от тех, кто охранял комиссара по экономике Яо Сураджу, президентская стража, которая временами встречалась по пути, ботинки не снимала, винтовки, как лопаты, к стенке не ставила и на пол не садилась. Постовые стояли на своих местах как вкопанные, только цепкие их глаза бдительно прощупывали каждого проходившего мимо. Антонов подумал, что личная охрана президента пока единственное в стране армейское подразделение, которое имеет представление о настоящей воинской дисциплине.

Президент встретил прибывших у самого порога. Он приветливо улыбался и уже издали дружески протягивал руку, подходя к послу. Антонов несколько раз видел Кенума Абеоти вблизи и всегда поражался его огромному росту — под два метра, его ладной фигуре, которая в хорошо пригнанной офицерской форме казалась еще стройней. Но в этот раз впервые президент был перед Антоновым без офицерской фуражки. При огромном росте голова его, покрытая негустой шерсткой тусклых волос, показалась Антонову несоразмерно маленькой, а уши слишком оттопыренными — как у Коффи, мальчишки из рыбацкой деревушки. А они и в самом деле чем-то похожи друг на друга — Коффи и президент!

Кенум Абеоти приветствовал советского посла не как высокопоставленное лицо, глава государства, а как добрый товарищ, подчеркнув непосредственность предстоящей встречи еще и тем, что движением руки полуобнял монументальную, словно литую, спину Кузовкина.

— Прежде всего я хочу от имени семьи и от себя лично поблагодарить советских товарищей за помощь, которую ваш доктор в самый опасный момент оказал моему двоюродному брату.

— Это наш долг, — скромно отозвался посол.

С Антоновым президент поздоровался тоже дружески, но наскоро, потому что его внимание отвлекла фигура Камова. Нашего геолога Абеоти видел впервые и сразу же восхитился его ростом — под стать ему, президенту, только Абеоти значительно моложе, еще не нажил в торсе лишнего жирка, как Камов, и в волосах у него еще не блестят серебринки. Но несмотря на разницу в летах, в цвете кожи, эти два великана представлялись людьми одной породы, могучие, добрые, снисходительно великодушные по отношению к остальной «мелочи». Богатырский обмен рукопожатиями с Камовым окончательно развеселил президента, и теперь все свидетельствовало о том, что беседа будет свободной и дружеской.

Не всегда у посла случались подобные встречи с президентом. Кенум Абеоти не столь уж легкий в общении человек, как могло показаться при первом знакомстве, подвержен переменам настроения, приступу внезапного раздражения или откровенному мальчишескому нетерпению, даже капризу. Его характер складывался под влиянием многих факторов, очень разноплановых, неожиданных, часто противоречащих друг другу.

Отец Кенума Абеоти был слугой во французском колониальном доме, вернее, не слугой, а уборщиком — мыл полы, чистил сад, выносил мусор. Потом отец стал сторожем в католической миссии, где один из миссионеров обучил смышленого Кенума начальной грамоте. Прошли недолгие годы, и подросток уже сам учил грамоте других ребят, став помощником сельского учителя. Когда Кенум достиг призывного возраста, его взяли в солдаты как грамотного, отправили в Дакар, в школу сержантов. Оттуда — на два года во Францию в офицерское училище. Благодаря способностям он довольно быстро продвинулся по службе и в конечном счете получил чин майора и должность заместителя начальника генерального штаба армии республики. Но Абеоти не забыл своего происхождения и общения с простыми людьми в детстве, что и определило демократизм его мышления. Начитанность дала широту политических знаний, жизнь во Франции и знакомство с французами левого толка возбудили интерес к социалистическим идеям. С ними он и вернулся в родную Асибию.

Социалистические идеи вместе с широким процессом освобождения африканских стран от колониализма в начале шестидесятых годов все больше утверждались в Африке, их провозглашали политические фигуры крупного масштаба, такие, как Кваме Нкрума в Гане, Патрис Лумумба в Конго, их «примеряли» к африканской действительности и другие лидеры, потому что именно в этих идеях искали ответы на многие вопросы, которые ставила перед смелыми и честными умами действительность пробуждающегося континента. Поначалу Абеоти в своих раздумьях над всем этим, возможно, был одинок в Асибии, но вскоре нашлись среди офицеров и сержантов единомышленники. Беспардонный гнет правящей верхушки, коррупция, отсутствие морали, всякого чувства ответственности перед собственным отечеством, раболепие перед Западом — все это взращивало и питало недовольство среди молодых, патриотически настроенных, не потерявших связи с простым народом офицеров. И вот однажды майор Абеоти призвал их к путчу.

Сын слуги стал президентом, и теперь в нем, в президенте, умном, способном, даже талантливом, но в конечном счете стопроцентном африканце, собралось воедино все из его прошлого и настоящего: и плебейская участь детства, унижения отца, покорное безмолвие темной неграмотной матери, и настырное упрямство, выработанное в борьбе против немилосердных обстоятельств судьбы бедняка, и племенные полупервобытные взгляды, вынесенные из общины глухой деревни, и прилипчивые французские привычки, и серьезные знания, полученные в Европе, офицерский гонорок и одновременно затаенное чувство приниженности, только потому что ты черный, даже в либеральной Франции ты все-таки «черный», и вдруг почти внезапное горделивое ощущение власти. А над всем этим почти фанатическое вдохновение, порожденное прекрасными, осветившими его ум и сердце идеями справедливости, равенства, братства, идеями борьбы за достоинство самых последних париев, таких, каким был его отец. Именно это вдохновение чаще всего определяло суждения и действия Абеоти, ибо современность в нем пускай не всегда решительно, но неизменно брала верх над традициями прошлого.