Леонид Почивалов - Двое в океане [Хроника одного рейса]

Палуба была металлическая, скользкая от дождя, пробираться пришлось с осторожностью. Больше всего Смолин боялся поскользнуться или задеть какой-нибудь крюк, железяку, скобу, все это в избытке торчит на палубах исследовательского судна, готовое царапнуть, порезать, кольнуть. Без помех добрался он до середины палубы, когда, вздрогнув всем своим могучим телом, судно стало медленно заваливаться на правый борт.

Что произошло дальше, Смолин потом восстанавливал с трудом. Помнит только, как его швырнуло в сторону закрепленной на киль-блоках шлюпки, плечом ударило об ее крутой шершавый борт, в следующий миг неведомая сила толкнула Смолина в спину, бросила в сторону моря, какое-то мгновение он видел далеко внизу, будто на дне пропасти, кипящую в лучах бортового прожектора пену и даже слышал ее шипение. Понимая, что летит вниз, в отчаянье взмахнул рукой, ища спасения в самом воздухе, пальцы над головой вцепились во что-то твердое, холодное, и он повис над бездной на одной руке… Внизу клокотало море, все ближе подступало к его ногам, мгновение растянулось в вечность, казалось, железо под пальцами стало непереносимо раскаленным, вот-вот от жгучей боли пальцы разожмутся…

Вдруг внизу высвеченная прожектором и как будто подступающая к ногам пена исчезла, ее зашторила тьма, под действием новой непонятной силы тело стало уходить куда-то в глубь судна, и Смолин понял, что под ним уже палуба, что «Онега» ложится на другой борт. «Разожми пальцы! Разожми пальцы! Внизу твердая палуба, ты спасен», — не сразу подсказал ему оцепенелый разум. Пальцы медленно разомкнулись, и тело, как мешок с песком, шмякнулось о палубное железо. Он лежал, распластавшись на палубе, прильнув щекой к холодному металлу. Рука, на которой висел, скрючилась от боли. Он пошевелил другой рукой и неожиданно ощутил в пальцах бумажный лист, бланк радиограммы, которую собирался послать в Москву.

— Идиот! — громко выругал себя Смолин. Дождался, когда судно, выйдя из очередного крена, на какой-то момент займет горизонтальное положение, вскочил и ринулся к двери радиорубки.

В рубке сидел молодой радист. Смолин приметил его на палубе еще накануне отхода. Дул тогда свежий ветер, все кутались в плащи и куртки, а он, уперев волосатые руки в бока, стоял на палубе у трапа в одной тельняшке, обтягивающей мощную, мускулистую грудь. «Вот настоящий моряк! — подумал тогда Смолин. — Еще молодой, а, должно быть, полмира повидал, рулевой, наверно, или боцман, а может быть, штурман». Смолин даже позавидовал. Когда-то в детстве мечтал стать моряком и, наверное, именно таким, как этот, — чтоб в тельняшке и грудь колесом. Сейчас он с удивлением обнаружил, что этот лихой моряк — радист и профессия у парня вроде бы не такая уж морская.

Мельком взглянув на вошедшего, радист сделал жест рукой, мол, садись и жди! Его круглая, коротко остриженная голова с просвечивающими в луче настольной лампы розовыми ушами была склонена над столом, а указательный и большой пальцы правой руки торопливо, но с деликатной осторожностью, словно обжигаясь, касались отполированной пластмассовой ручки ключа Морзе. В полутемной радиорубке мышино попискивало, странным подводным светом по-рыбьи светились желтые и зеленые глаза индикаторов на железных шкафах и ящиках.

Закончив связь, радист обернулся, и на Смолина глянули в веселом прищуре живые карие глаза:

— Будем знакомы. Меня зовут Валерий. Моряткин. Я радист «Онеги», а точнее — и. о. нач. рации, ибо сам начальник заболел и мы ушли без начальства.

Улыбка у парня была такая, будто Смолина он знал давным-давно.

— Радиограмма? В Москву? Давайте! Через час снова будет связь. Завтра с утра получат.

Он внимательно посмотрел на Смолина. Видимо, заметил в его лице что-то странное.

— А почему так поздно? — спросил участливо. — Не спится?

— Не спалось, — признался Смолин и вдруг понял, что вот сейчас перед этим незнакомым, таким располагающим к себе парнем раскроется, облегчит душу от все еще сжимающего нутро только что пережитого ужаса.

— Понимаете, Валерий… Такое случилось… Нес вам радиограмму. Ну и, значит, качнуло. Понесло к лодкам. И чуть между ними не сиганул в море. В последнюю минуту успел за крюк уцепиться… Был момент, когда…

— Повезло! — спокойно перебил его радист. — С морем шутки плохи! — Наклонив голову, застыл в задумчивости. — Всякое бывает. К морю, как и к земле, нужно относиться серьезно, с уважением.

Они помолчали, прислушиваясь к комариному писку морзянки, который выпархивал из каких-то щелей в шкафах и ящиках.

— Вот у нас на «Индигирке», лесовозе, — я работал на нем, — буфетчица завела манеру на корме на фальшборте по вечерам сидеть, закатами, стало быть, любоваться. Сколько раз говорили: не дури! Не послушалась. Однажды утром и не досчитались. Вернулись по курсу назад, поискали денек. Да куда там! Разве найдешь? Море!

— Море… — повторил Смолин и поднялся.

Он чувствовал, что смертельно устал и говорить ему уже ни о чем не хочется. Да что этому парню до его дел!

Но радист огорчился:

— Побудьте немного! Хоть чуток покалякать с живым человеком, а то только писк да треск. Мы, радисты, вроде монахов. С утра до вечера в своей келье творим поклоны радиоидолам. Даже представить себе не можете, до чего же порой бывает тошно. Все одно и то же!

— Представляю! — заметил Смолин. — Сам был радистом.

— Да ну?! — Добродушная физиономия Моряткина расплылась в радостном изумлении, словно он вдруг встретил родственника. И уже совсем по-свойски потребовал: — Где? Когда? Докладывайте!

Смолин рассказал, что в юности, в армии, окончил курсы радистов. Потом временами имел отношение к радиоделу по службе — в геологических экспедициях, в Антарктиде. К тому же он геофизик, с электронной аппаратурой знаком, принципы похожие.

Моряткин обернулся к стоявшему за его спиной ящику радиопередатчика:

— И даже на этой бандуре можете?

— Смогу, наверное. Не сразу, конечно. Надо присмотреться.

— И ключом?

— Позабыл. Но если нужно — вспомню.

— А вдруг пригодится? — рассмеялся Моряткин. — Мало ли что! Вдруг без вас не обойдемся?

Смолин поддержал веселое оживление радиста:

— Если уж не обойдетесь — помогу!

Они помолчали.

— Хотите музыку крутану? На магнитофоне! — предложил радист.

— Высоцкого? — улыбнулся Смолин, вспомнив, как в первый день на судне надрывный голос Высоцкого чаще всего звучал из динамика. — Я знаю, вы любите Высоцкого.

Моряткин изумленно вскинул короткие бровки, будто перед ним оказался провидец:

— А вы тоже? Да?

— Не знаю… Наверное, не так, как вы.

Моряткин опечаленно покачал головой, но его глаза тут же вспыхнули от новой идеи.

— Хорошо! Не хотите Высоцкого, другое покручу. Это уж понравится. Верняк!