Леонид Почивалов - Двое в океане [Хроника одного рейса]

— Внимание! Внимание! Уважаемые товарищи! Напоминаем вам, что завтра в нашем дружном коллективе радостное событие. Завтра мы отмечаем восьмидесятилетие выдающегося советского ученого Ореста Викентьевича Солюса, академика, морехода, литератора. От имени экипажа и экспедиции заранее горячо поздравляем высокоуважаемого коллегу и желаем ему новых творческих успехов, здоровья и долгих, долгих лет жизни. Приглашаем познакомиться со специальным выпуском стенной газеты, посвященной юбиляру!

Выступление помполита завершилось бодрым маршем, зовущим в поход навстречу лучезарному будущему.

По правому борту сквозь драные лохмотья низко летящих туч пробилась розовая живая плоть рассвета, первого рассвета в их беде. Обычно в этот ранний час на судне бодрствуют лишь вахтенные, все остальные досматривают последние предрассветные сны. Но в эту ночь, наверное, лишь самые непоколебимые смогли заглушить запавшую в сердце тревогу безмятежным сном.

Два места на судне — метеолаборатория и машинное отделение — приковывали к себе всеобщее внимание. Как там этот самый циклон, что совсем некстати зреет где-то недалеко? Нагрянет или пронесется стороной? И как с ремонтом машины? Справятся ли своими силами? И когда? Это тоже имеет немалое значение. Хотя и медленно, но упорно судно дрейфует в сторону рифов.

Перед рассветом, забежав в свою каюту, чтобы побриться, Смолин, обессиленный, прилег на минутку на койку и тут же провалился в сон. Сколько проспал — не понял, но, очнувшись, сразу же подумал об Ирине, вскочил с койки и ринулся к двери. Сперва в лабораторию! Скорее всего она там. Но в лаборатории Ирины не оказалось. Не нашел ее и в каюте. На полу увидел раскрытый чемодан, на диване грудой лежали отобранные вещи — шерстяная кофточка, джинсы, косметическая сумочка, ночные шлепанцы… Приготовилась в путь! Со шлепанцами! Ее наивная предусмотрительность болью отозвалась в сердце.

Не было Ирины и в медпункте. Он пошел искать ее по палубам. Обычно в этот ранний час коридоры пусты, большинство еще в каютах. Сейчас же повсюду встречал бессмысленно слоняющихся по горизонтам судна, чувствовал на себе их пытливые взгляды: он принадлежит к «верхам», значит, осведомлен больше других. И Смолин самолюбиво подумал, что его уверенный, собранный вид, быстрая твердая походка, должно быть, внушают спокойствие.

На всякий случай заглянул в геологическую лабораторию, к которой приписан. За столом сидел Мамедов и через лупу неторопливо, обстоятельно, вроде бы даже с удовольствием рассматривал образцы породы, добытой на дне.

— Есть кое-что любопытное в нашей последней драге, — сообщил он, мельком взглянув на Смолина. — Например, вот этот образец явно близок к ультраосновным, — и протянул Смолину небольшой, но увесистый кусок невыразительного серого камня.

— Похоже, — согласился Смолин, повертев камень в руке. Он с любопытством покосился на Мамедова. Лицо геолога хранило полную безмятежность, словно находится он не на борту попавшего в беду судна, а сидит ясным летним деньком на даче где-нибудь под Баку и умиротворенно любуется сочными плодами своего сада. Молодец Мамедов! Настоящая профессиональная выдержка. Должно быть, не раз оказывался геолог в рискованных ситуациях.

Смолин потянулся к телефону, без всякой надежды набрал номер Ирининой каюты. На этот раз она была там.

— Костя! — Он услышал вздох облегчения. — Откуда ты звонишь?

— Из геологической. Как ты? Уже собралась?

— Собралась… — Голос ее задрожал. — А что, уже надо куда-то бежать?

Он рассмеялся.

— Пока никуда.

— Что ты там делаешь? Почему не приходишь? Ты же обещал. Я ходила по судну искать тебя.

— А я тебя искал…

— Правда? — Он слышал ее взволнованное дыхание в трубке. — Ты никуда далеко не уйдешь?

— Куда же мне от тебя сейчас уйти!

Он подумал, что в этом коротком телефонном разговоре Ирина вдруг не выдержала и сдалась перед собственной тревогой, отбросила все напускное, маскирующее и по-женски стыдливо и доверчиво обнажила перед близким ей человеком самое сокровенное, как когда-то обнажала перед ним всю себя — и душевно и телесно.

Их разговор прервал голос динамика.

— Внимание! Судовое время семь часов тридцать минут. Завтрак.

Смолин узнал голос Руднева.

— Вот видишь, — обрадовался он. — Раз завтрак, значит, ничего страшного. Иди подкрепись!

Мамедов тоже нехотя поднялся со стула.

— Завтрак так завтрак. Подкрепиться, конечно, не мешает. — С неторопливой аккуратностью сложил в ящик стола свои камни. — Здесь еще есть над чем помозговать, есть…

— Помозгуем! — охотно поддержал Смолин.

Направляясь к двери, Мамедов осторожно взял Смолина под локоть:

— Что я хотел заметить вам. Константин Юрьевич… Очень правильно вы говорили! Н а ш и американцы сделать такое не могли. Это сделали совсем другие американцы.

Капитан поразил всех, кто был в кают-компании. Он вошел неторопливой походкой, не глядя на сидящих за столами, хмуро кивнул в знак приветствия, как это делал всегда. На этот раз он был при полной форме, за весь рейс его еще не видели столь представительным: китель безукоризненно поглажен, крахмальная рубашка сияет белизной, легкой голубизной отсвечивает тщательно выбритый подбородок. На синем фоне форменного пиджака пестреют три колодки орденских ленточек. Занял свое место за столом, бросил исподлобья властный взгляд на стоящую у раздаточного окошка Клаву, и та тотчас же ринулась к нему с тарелкой сосисок. Капитан сердито вонзил вилку в сосиску, сунул ее почти наполовину в рот, стал быстро жевать. Капитану было некогда.

Солюс тоже явился при параде — в темном вечернем костюме. Капитан недоуменно взглянул на него, потом, что-то вспомнив, медленно поднялся из-за стола навстречу академику, протянул руку.

— Поздравляю! — И снова опустился в кресло, склонив голову над тарелкой, уже забыв о юбиляре. Все, кто был в это время в кают-компании, по очереди подходили к Солюсу, поздравляли. И каждый раз старик торопливо поднимался из-за стола, хотя ему это было нелегко, делал старомодный поклон, преподносил в ответ юношески чистую улыбку, и люди тоже улыбались, уходили к своим столам приободренными, с благодарностью к этому человеку, который всем своим видом зовет других быть сильными. Казалось, Солюс в самом деле верит в собственное бессмертие.

Мосин, пришедший на завтрак в спортивной тенниске, замер у порога, бросив удивленный взгляд на капитана, по-солдатски круто развернулся и исчез. Через пять минут объявился снова, так же, как капитан, в полной морской форме, только побриться не успел, и шел к своему месту, конфузливо прикрывая ладонью подбородок. Поздравив академика, сел за стол, на котором уже стояла тарелка с сосисками, молниеносно поставленная Клавой. Каждый раз, когда Клава уходила к стойке, чтобы принести завтрак для прибывающих, Мосин провожал ее грустным взглядом, словно был перед ней в чем-то виноват.