Леонид Почивалов - Двое в океане [Хроника одного рейса]

— Представляешь? Рукопись Солюса. Чуть не забыла!

В конце коридора успокаивающе поблескивал золотыми лычками погон на кителе Мосина. Помполит руководил эвакуацией. Разглядев в толпе голову Лукиной, крикнул в оранжевую тесноту спасательных жилетов:

— Еще одна женщина! Пропустите вперед женщину!

Его приказам подчинялись беспрекословно, чьи-то руки потянулись к Ирине, в скоплении жилетов тут же образовалась расщелина, и вот уже темноволосая Ирина голова поплыла вперед, к концу коридора.

Несколько раз Ирина оглядывалась на Смолина, и ее лицо кривило отчаяние, наверное, ей казалось, что уносит куда-то необоримая стремнина и спастись уже невозможно…

— Я найду тебя! — крикнул ей Смолин.

Через несколько минут ее голова скрылась за поворотом, ведущим к трапу.

Энергично работая локтями, пробивался по коридору в обратном направлении Мосин. Поравнялся со Смолиным, машинально кивнул. У него был мокрый от пота лоб.

— Не видели Клаву? Понимаете, Клавы нет!

В столовой команды тесно, один к другому жались оранжевые жилеты. Легкие, но нелепо громоздкие, они требовали дополнительного пространства, и столовая не могла вместить всех готовых к эвакуации, люди теснились в коридорах, некоторые даже на палубе, прячась от ветра и дождя под защитными тентами.

Точно так же было в начале рейса, когда вдруг объявили общесудовую тревогу. Так же толпились в тесном помещении столовой, закованные в бутафорскую пенопластовую броню жилетов. Эти несолидно легкие, словно взятые из театрального реквизита жилеты, всеобщий гвалт, шуточки, смех, веселая толкотня напоминали тогда забавную детскую игру, проводимую как очередное мероприятие для галочки в отчете по рейсу.

Сейчас все было по-иному. Люди жались друг к другу, будто были уверены, что только так, плечом к плечу, и можно противостоять надвигающейся на судно беде. Казалось, что самое страшное уже произошло на планете, и это робкое скопище людей, зажатое в тесных стенах столовой, единственное в целом свете средоточие жизни.

Невыносимый для ушей металлический трезвон тревоги громкого боя наконец смолк, но динамики с небольшими паузами командирским голосом снова и снова напоминали:

— …До особого приказа всем оставаться в местах общего сбора! Сохранять полное спокойствие и неукоснительную дисциплину! Повторяю, неукоснительную дисциплину!

На площадке у главного внутреннего трапа внушительно возвышалась незыблемая даже в качке фигура второго помощника Руднева. Вместе с помполитом он обеспечивал сбор людей. Даже сейчас его мясистое лицо хранило неизменное выражение легкой скуки. Казалось, он всего-навсего приглядывает за порядком обычного увольнения на берег. Ему помогал подшкипер Диамиди, он стоял у трапа площадкой ниже и бойко покрикивал:

— Без вещей! Барахло в сторону! Слышь?

Почти каждый что-то с собой нес — сумки, свертки, пакеты, иные и чемоданы, даже в роковой час люди не решаются расстаться с вещами. Смолин подумал, что надо бы и ему прихватить хотя бы тетради с самыми последними, сделанными на «Онеге», выкладками по тектонике, но такой бумаги наберется на пуд, и он отказался от этой мысли. Все выкладки в голове, а сейчас самое главное спасти саму голову.

По приказу Диамиди вещи кидали в общую кучу на площадке.

— Быстрее, елкин гриб! — покрикивал подшкипер на прибывающих с нижних палуб.

Перед ним оказался Золотцев. Он был без очков, то ли потерял, то ли спрятал, чтобы уберечь при посадке, и его безочковое лицо сразу же померкло, постарело, потеряло прежнюю солидность и значительность. В руках он держал туго набитый портфель.

— Это и вас касается, начальник! — преградил ему путь Диамиди. — Никаких исключений! Приказ капитана!

Золотцев с недоумением взглянул на него подслеповатыми глазами.

— …Но здесь все основные данные экспедиции! — обронил растерянно. — Труд многих людей за три месяца!

— К черту ваш труд! Речь идет о жизни!

Лицо Золотцева налилось краской. Он извлек из кармана очки, водрузил на нос и в упор взглянул на Диамиди. Потом сделал неторопливый властный жест рукой, как бы отстраняя с пути досадное препятствие.

— Занимайтесь другими, подшкипер! А меня, начальника экспедиции, оставьте в покое! — произнес с неожиданной для него резкостью.

Сверху раздался густой голос:

— Диамиди! Не дури! Начальство ведь! — Руднев сделал несколько шагов по лестнице вниз, протянул руку к тяжело ступавшему по ступенькам трапа Золотцеву:

— Давайте ваш портфель, Всеволод Аполлонович!

Но в этот момент портфель вдруг перехватила другая рука, сильная и уверенная. Она принадлежала Крепышину. Работая локтями, тот легко пробился через загромождавшие трап, медленно ползущие вверх спасательные жилеты.

— Я помогу, Всеволод Аполлонович! Мне положено беречь эти документы, — крикнул Крепышин и чуть ли не силой вырвал из рук Золотцева портфель. — Это моя обязанность! — повторил, строго глядя в лицо Рудневу. — Я ученый секретарь экспедиции!

И вслед за Золотцевым стал пробираться дальше.

На верхней площадке Руднев кивком головы показал Золотцеву, куда ему следует направляться, — не в столовую команды, где собирались все, а в сторону распахнутой двери соседнего помещения, в котором хранилась судовая библиотека.

— Вам, Всеволод Аполлонович, лучше подождать там. Вы, как начальство, приписаны к катеру. А катер будут спускать первым. — Руднев усмехнулся: — Если, конечно, спустят.

— Значит, и мне в катер! — уверенно заявил Крепышин и поднял над головой портфель с такой бережностью, будто это был грудной младенец. — Осторожнее! Здесь важнейшие документы!

Но у Золотцева были иные намерения.

— Какой там катер, голубчик! Нет уж! Увольте! Катер для женщин. А я буду со всеми. Как положено! Со всеми! — и решительно направился к двери столовой.

— Непорядок это, Всеволод Аполлонович! — попытался задержать шефа Крепышин, даже за рукав схватил. — Вам, как руководству, положено в катер…

Но Золотцев даже не обернулся.

Собравшиеся в столовой медленно расступались, давая дорогу начальнику экспедиции, по-лягушечьи поскрипывали скользкой синтетикой трущиеся друг о друга спасательные жилеты. Смолкли взволнованные голоса, все неотрывно, настороженно смотрели на большую круглую голову начальника, которая двигалась над колышущимся панцирем жилетов. Вот Золотцев добрался до середины зала, перевел дух, словно только что завершил нелегкий труд, тыльной стороной ладони отер со лба пот, взглянул в зал и вдруг улыбнулся. В этой обстановке его простодушная, ясная, такая всем знакомая улыбка показалась столь неожиданной, что зал тут же притих, не понимая, как реагировать на этот беззвучный призыв к оптимизму.