Леонид Почивалов - Двое в океане [Хроника одного рейса]

Солюс подошел к Ирине, склонил поблескивающую, отполированную годами голову, приник губами к ее руке.

— Спасибо, что вы есть. Есть… И будете!

Уходя, поклонился Смолину:

— Извините меня!

Они долго молчали, стоя друг перед другом. Огромной деревянной колотушкой тяжело и глухо билась волна о борт, сотрясая корпус судна.

— Вот оно что… В Риме похоронена его мать! — произнесла чуть слышно Ирина. Уголки ее губ страдальчески опустились книзу. — И ему не нашлось места в машине для поездки в Рим! Эх вы!

На этот раз динамик не хрюкнул, как обычно, а взорвался, подобно бомбе, в клочья разнося последние надежды:

— Внимание! Внимание! Общесудовая тревога! Общесудовая тревога! Всем без исключения, кроме тех, кто обеспечивает спасение судна, немедленно собраться в столовой команды полностью снаряженными для возможной эвакуации с борта судна. Повторяю… — Голос Кулагина звучал так, будто он объявлял народу о начале торжественной церемонии — и тени тревоги не было в нем.

И в следующее мгновение загрохотали, завыли, застонали на разных горизонтах судна, в его нутре, на палубах, в коридорах, повторяясь в каждом мозгу острыми вспышками боли, сигналы громкого боя.

Вот она, беда! Явилась-таки!

— А где твой спасательный жилет? Почему ты без жилета? Он у тебя есть?

— Есть! Не волнуйся! — Смолин попытался ее успокоить. — Сейчас пойду к себе и возьму.

— Так иди же! — Она нетерпеливо притопнула ногой и вдруг, словно мгновенно потеряв силы, судорожно схватила его за руку.

— Ты будешь со мной, Костя? Да? Со мной?

— Я сам посажу тебя в шлюпку…

— А ты?

— Я же говорил — на плоту. Как все мужчины.

— Тогда и я на плоту! — Губы ее потвердели, и в них была непреклонная решимость. — Я хочу быть с тобой! Я…

Она придвинулась к нему вплотную, распахнув глаза до самой их сокровенной глубины.

— Костя, я так рада, что встречаю э т о с тобой! — приникла головой к его груди и тихо, тихо, как кутенок, заскулила. Он ловил знакомый запах ее волос, ощущал близкое биение ее сердца, чувствовал под своей ладонью хрупкость ее плеча.

— Тришка!

— Костя!

— Ты у меня единственная…

Ирина вдруг порывисто отпрянула назад, взглянула ему прямо в глаза строго и серьезно.

— Нет! Я не единственная. Есть у тебя еще один близкий человек.

— Близкий? Кто?

— Оля! Твоя дочь.

Он не понял:

— Чья дочь?

— Твоя.

Он почувствовал, как стискивается дыхание, слабеют ноги, плечом оперся о стену и ощутил, что рубашка прилипла к спине.

— Моя дочь?!

Ему показалось, что лицо Ирины превратилось в серое застывшее пятно.

— Твоя! Родная. Кровинка от кровинки… — Он ощущал ее влажное прерывистое дыхание. — Разве ты не заметил, как Оля похожа на тебя? Разве не чувствовал?

Голос ее взлетел почти до крика:

— Твоя! Твоя! Твоя!

В эти минуты Смолин забыл обо всем на свете, лишь в подсознание пробивался какой-то странный посторонний шум, наверное, это был вой сирен, топот ног в коридоре, пушечные удары волн о борт…

— Оля — моя дочь! — Он вдруг остро ощутил неприязнь к женщине, стоявшей перед ним, может быть, даже ненависть. Стало неприятным ее искаженное страданием лицо. Она попыталась к нему приблизиться, но он выставил вперед ладонь, как бы отстраняя ее. — Как же ты могла?! Как ты могла… — К горлу подкатил комок. — Столько лет!

Она закрыла лицо руками, словно испугалась, что он ее ударит.

— Прости меня, Костя! Прости! Так получилось. Я не смела… не смела перед Игорем. Вернулась к Игорю и вдруг узнала, что беременна… — Ирина помедлила, с усилием завершила: — И сказала, что ребенок… его.

— Да поди ты к дьяволу со своим Игорем! Знаешь, кто ты? Предательница! Ради собственного покоя, ради своего ничтожного Игоря лишить меня дочери! А Ольгу лишить настоящего ее отца! Эх ты!

Ирина отняла руки от лица и взглянула на него горящими, как у фанатички, глазами:

— Теперь Оля узнает все! Час назад я отправила ей телеграмму. Объяснила!

— Что объяснила?

— Все!

Опустив потяжелевшую голову, Смолин молчал, безучастно прислушиваясь к странному шуму этого странного, нелепого мира.

— Напрасно отправила, — произнес устало и сам не узнал своего голоса. — Еще одна глупость. У нее есть отец, твой Игорь. Неужели не могла сообразить: а вдруг из-за этой радиограммы сегодня она лишится сразу двух отцов — и названого и настоящего?

Он не поднимал головы, стараясь избежать ее взгляда. Он не хотел видеть ее лицо в эти минуты.

— Ведь этой радиограммой ты можешь сделать ее круглой сиротой…

— Сиротой! — ужаснулась Ирина.

Смолин безжалостно подтвердил:

— Да, сиротой!

Ирина испуганно затихла. Гвалт за стеной каюты стал еще громче.

«Господи, ну к чему такой переполох, — подумал Смолин. — Ведь они же еще не тонут!»

— …Общесудовая тревога! Общесудовая тревога! Всем немедленно собраться в спасательном снаряжении в столовой команды. Повторяю… — Сдержанность и монотонность выпадавшего из динамика голоса не соответствовала паническому галдежу в коридоре. Может быть, не так уж все страшно?

Ирина, прислонившись спиной к стене и закрыв лицо руками, беззвучно плакала, плечи вздрагивали, и Смолину стало ее жалко. Он еще никогда не видел Ирину такой беззащитной. Осторожно протянул к ней руки, привлек к себе, снова прижал ее голову к груди, успокаивая, провел ладонью по ее лицу, и ладонь стала влажной от слез.

— Ничего, ничего, ничего… — повторял все одно и то же. И не мог найти никаких других слов, потому что в этот момент он не чувствовал к этой женщине уже ничего, кроме жалости и сострадания.

Динамик продолжал выбрасывать четкие и увесистые слова:

— …немедленно в столовой команды. Повторяю…

Она повела плечами, высвобождаясь, опустила руку в вырез платья на груди, вынула цветную фотокарточку, протянула ее Смолину.

Карточка была ему знакома. Смешная круглая девчачья мордашка, косички с бантиками торчком в стороны, в нежных пухлых губах зародыш стыдливой улыбки. Его сердце дрогнуло. Не радость — боль несло ему сейчас лицо девочки на фотографии.

Кто-то громко двинул снаружи кулаком в дверь.

— Не копаться! Выходить немедленно! — раздался хриплый голос. Дверь распахнулась, и в каюту заглянул Диамиди. — Эти еще здесь! Да вы что, рехнулись, елкин гриб!

В зверской физиономии подшкипера торжествовал лихой разбойный азарт.

— Марш, мать вашу!

Смолин схватил Ирину за руку и потащил к двери.

Коридор запрудили оранжевые жилеты. Люди медленно продвигались к проходу, где находился ведущий вверх трап. Когда миновали полпути, Ирина неожиданно замерла. Растерянно взглянула на Смолина:

— Забыла! — сунула ему в руки жилет, который так и не надевала. — Подожди! Я мигом! — И стала пробираться обратно, пренебрегая возмущенными криками и бранью. Вернулась через несколько минут, сжимая в руках толстый целлофановый пакет.