Леонид Почивалов - Двое в океане [Хроника одного рейса]

— Важно, что фирма в нас заинтересована. Большая фирма. Как раз та, которая заключала с СССР контракт на поставку сибирского газа. Она все может, — прокомментировал Ясневич.

— Это прекрасно, — удовлетворенно подытожила Доброхотова. — Значит, Рим посмотрим. Где я только не была! Даже на острове Пасхи. А вот в Риме не приходилось.

Бдительный Золотцев заприметил тень скорбной задумчивости на всегда живом и подвижном лице академика.

— Как я понял, голубчик Орест Викентьевич, вы вроде бы должны быть довольны результатом последнего трала. Или ошибаюсь?

Академик слегка пожал плечами:

— Вполне доволен! Четыре рыбы получили. Прибыль в копилке. Наука у меня такая — накопительство. — Он улыбнулся одними глазами. — А результаты будут уже после моей смерти.

— Увы! Такова доля настоящего ученого, — живо поддержала Доброхотова. — Мы работаем на будущее. Мы, как пчелы, мед собираем для потомков.

— А что, если попробовать забросить еще один трал? Уже в другой точке. А? — Золотцев перевел задумчивый взор на сидящего напротив капитана. — Вот капитан утверждает, будто перед Италией определился резерв времени. Верно, Евгений Трифонович?

— Верно! — кивнул Бунич, не отрывая от стола глаз. Казалось, он был полностью безразличен к бодрому застольному разговору.

«Нахамил Солюсу, а теперь, должно быть, стыдно», — подумал Смолин. Неуютный тип этот капитан. Не такой бы нужен на борту научного судна, а молодой, общительный, здоровый. Вроде Кулагина. Ведь иностранцы будут.

— Если возможно — буду благодарен, — сказал академик. — Здесь район уникальный.

— Возможно! Возможно, голубчик Орест Викентьевич. Будем тралить. Обещаю! — Золотцев сделал паузу и привычным жестом дотронулся до дужки очков. — Есть одна просьба к вам, академик. Я знаю, еще до революции вы жили в Италии, а потом не раз бывали там, итальянским владеете. Не могли бы сегодня вечером рассказать экспедиции и экипажу об Италии?

Золотцев посмотрел на первого помощника.

— Что думаете по поводу моего предложения, Иван Кузьмич?

Тот, как всегда, ответил не сразу, мучительно наморщил лоб, словно решал проблему, требующую серьезного обмозгования, похлопал длинными ресницами:

— Положительно! На лекцию академика все придут. Это точно! Интересно и полезно! — Он теперь уже обращался к Солюсу. — Только, пожалуйста, в лекции сделайте особый упор на то, как там нашим людям держаться, как себя вести, как разговаривать с итальянцами. Так сказать, с учетом местной специфики. И все такое прочее…

Кажется, впервые заметил Смолин на сухих губах академика откровенно ироническую усмешку, хотя и мимолетную.

— Как держаться? — В его горле заклокотал хлипкий стариковский смешок. — Естественно держаться. С достоинством! Как разговаривать? Вежливо разговаривать! Видите ли, вежливость и умение владеть собой — первый признак воспитанности. И это касается всех. Без исключения!

Смолин быстро взглянул на капитана. Тот ковырял вилкой в гуляше, который сегодня был на редкость жестким.

Солюс отер салфеткой губы, как всегда поблагодарил за труд буфетчицу Клаву. Ел он мало, быстро, казалось, ему жалко тратить время на это нелепое занятие, и всегда первым покидал стол, чтобы скорее отправиться в свою лабораторию.

Вставая, взглянул на Мосина:

— Хорошо! Вечером я готов выступить.

И пошел неожиданной для его возраста легкой, подпрыгивающей походкой, маленький, подтянутый, аккуратный, ухоженный — будто шел не из кают-компании с ее малосъедобным гуляшом, самодельными салфетками из оберточной бумаги и унылым, как старый кот, капитаном, а из своего теплого стариковского дома, где о нем заботятся и его берегут.

…Казалось, над судном треснуло само небо. Грохот был внезапным, коротким и чудовищным. Некоторые вскочили, испуганно озираясь, не понимая, что это такое. Лишь моряки оставались на своих местах и не проявляли особых эмоций. Капитан продолжал медленно пережевывать мясо, а старпом пояснил:

— Реактивный. Сверхзвуковой.

Хрипнул на стене динамик:

— Капитана просят подняться на мостик.

С недовольной миной Бунич встал, рывком отодвинул стул, зашагал к выходу.

На палубах уже было полно народу.

— Вон он! Вон!

Где-то у самого горизонта, под низко и тяжело лежащей над морем свинцовой плитой тучи, крошечной, но четкой мошкой в легкой непогодной дымке проступали очертания самолета. Казалось, там, вдали, он на какое-то время застыл в раздумье: что делать дальше, возвращаться ли к «Онеге» или уходить восвояси. Поторчал точечкой под тучей — и вот его уже нет, уполз в небесную хмарь, словно растворился в ней.

— Снова придет! — сказал кто-то. — Они обычно по нескольку раз. Пугают.

На палубе появился взволнованный, с блуждающими глазами Шевчик. У него был такой вид, будто опоздал к только что отошедшему поезду. Рыскал глазами по тучам, причитал:

— Ну где он? Где? Это же стопроцентный люксус! — Встал на изготовку, крепко упершись кривыми ногами в палубу, прицелился объективом в небо, оскалив в напряжении зубы. — Милай, ну лети же скорее. Лети! Очень прошу тебя! Ми…лай!

И «милай» внял просьбе кинооператора. Сперва он был похож на птичку, вылетевшую из-за облака, но, стремительно приближаясь, менял очертания, из черной точки вытянулось серебристое острие, оно пикой прокололо облако, потом у острия по бокам, как плавники, проступили отростки скошенных к хвосту крыльев, в неожиданно пробившемся луче солнца блеснул фюзеляж. Самолет целился в беззащитную притихшую «Онегу».

Громко и радостно зажужжала пущенная на полный оборот камера Шевчика.

Разглядеть самолет почти не удалось, так стремительно он скользнул над самыми мачтами судна. И все-таки Смолину почудилось, что в какую-то долю мгновения за тускло блеснувшим плексигласом пилотской кабины он успел ухватить взглядом забранную шлемом голову пилота, темные очки, упрятавшие глаза и фарфоровый оскал зубов. Вот он, «милай»!

В следующую долю мгновения по палубам судна хлестнул тяжкий шлейф грохота, который нес за собой уже далеко ушедший самолет, казалось, этот грохот расплющил мозги, прижал плечи, в лоскутья превратил барабанные перепонки…

Через какое-то время, когда уши вернули себе способность слышать, Смолин различил сказанное рядом:

— Стопроцентная провокация! Это же облет. Это опасное пикирование, рассчитанное на то, чтобы запугать. В международной терминологии квалифицируется как психологический терроризм.

Вблизи стоял Ясневич. Его обычно мягкий, вкрадчивый тенорок звучал сейчас жестко и отрывисто, словно он давал оценку случившемуся перед высокими официальными лицами.

— Вот вам прямой результат речи президента Соединенных Штатов. — И Ясневич, повернувшись в сторону Смолина, как бы призвал оценить его, Ясневича, политическую прозорливость.