Леонид Почивалов - Двое в океане [Хроника одного рейса]

И в этом решительном отказе прозвучала готовность к обороне, ему напоминали: не переступай границы, мы же договорились!

Теперь они тащились совсем медленно. Ирина заметно хромала. Чтобы отвлечь ее, Смолин сказал как можно непринужденнее:

— А я и не знал, что ты не только по-французски, но и по-английски мастак. Так лихо калякала с этим ублюдком-таксистом! Молодец!

— Понятно, что не знал. Ведь мы с тобой всегда объяснялись по-русски.

— Но не всегда друг друга понимали, — шутливым тоном подхватил он.

Ирина помолчала и вдруг уже серьезно заключила:

— Может быть, потому, что не всегда хотели понять.

Дежуривший у трапа второй помощник капитана Руднев, обычно невозмутимый, на этот раз сокрушенно покачал головой:

— Вы самые последние.

— Разве капитан и начальник экспедиции уже приехали?

— Давно! Сейчас заседают. Затылки чешут. — По выражению лица и по тону, с которым произнес вахтенный последнюю фразу, Смолин понял: что-то случилось.

— Неприятности?

— Не то слово! — Руднев помедлил, словно колебался: говорить или не говорить, и решился: — Лепетухин сбежал…

Действительно, событие было чрезвычайным! Моторист Лепетухин, избивший Женю Гаврилко, находился на судне вроде бы под арестом, но на работу ходил, заменить его было некем, даже кормился вместе со всеми. Конечно, ни о каком его увольнении на берег и речи не могло быть. Видимо, капитан и ездил в посольство, чтобы посоветоваться с консулом, как поступить с Лепетухиным дальше — отправить ли в Союз через посольство, сдать ли на попутное советское судно или продержать на «Онеге» до конца рейса. Дело непростое: попадает под уголовную статью. А Лепетухин, не дожидаясь решения своей судьбы, воспользовался тем, что вахтенный у трапа вечером отлучился на минуту, и сиганул вниз с чемоданчиком в руке. И поминай как звали! Понятно, на судне — ЧП! Да еще какое! На капитане лица нет.

Обо всем этом Смолину и Лукиной рассказал в подробностях уже Крепышин, как всегда неожиданно возникший, как только они поднялись на борт.

— Представляете, в каком раздрызге наш шеф! — Голос ученого секретаря был как обычно исполнен бодрости и оптимизма, словно он радовался тому, о чем сообщал.

Оказалось, дело не только в Лепетухине. Золотцев уже из Рима ехал злым. Переговоры в университете были прохладными. И все потому, что два года назад в Чивитавеккья заходило какое-то наше исследовательское судно из другого ведомства. Начальство той экспедиции отправилось в Рим, вошло в контакт с университетом и получило то, на что рассчитывало: с ними всерьез беседовали, показали город, устроили банкет. Наши в гостях наобещали с три короба — сотрудничество, обмен информацией, книгами… Но, вернувшись домой, ничего не сделали, даже на письма не отвечали. И сейчас Золотцеву напрямик заявили: «Опять поговорим, время потратим, а толку не будет!» Золотцев был взбешен, в дороге ругался: «Попрошайки! Все из-за банкетов, сувенирчиков да дармового транспорта для экскурсии». Грозился в Москве непременно добраться до безответственных болтунов, вывести их на чистую воду.

Крепышин засмеялся:

— Все это слова, слова, слова! Разве захочет наш шеф в Москве кого-то выводить на чистую воду? Да зачем ему это нужно? На старости лет покой дороже…

Проводив Ирину до каюты, Смолин медленно шел по коридору, не зная, куда себя деть. Было уже поздно, но спать не хотелось, еще не прошло возбуждение после столь богатого событиями дня, и хорошо обжитая каюта вдруг представилась одиночной камерой.

Он поднялся палубой выше и в коридоре услышал стук пишущей машинки. Постоял в неуверенности перед дверью и решительно постучал.

Солюс сидел за столом перед портативной машинкой и двумя пальцами выстукивал текст. Оторвавшись от работы, быстро обернулся и встретил Смолина своей всегдашней приветливой улыбкой.

— Что это вы на ночь глядя засели за труд? — поинтересовался Смолин.

— Мне времени терять нельзя. — Старик показал на пачку листов с отпечатанным текстом. — Вот пишу!

— Что-нибудь научное? О любезных вам липидах?

Академик склонил голову набок, смешно шевельнул верхней губой с торчащим над ней ржавым ежиком усов:

— Вот и не угадали! На этот раз никакой науки! — наклонился в сторону Смолина, хитро прищурил глаза: — Слышали притчу? Кандидат наук — еще не ученый, доктор наук — уже ученый, членкор — еще ученый, а академик — уже не ученый! — Посмеялся собственной шутке: — Последнее как раз ко мне и относится. На закате лет старый скрипун ударился в эпистолярный жанр. Не забавно ли? Хочет что-то набросать из своего прошлого. Может, кому и пригодится!

— Я слышал, вы встречались с Нансеном, Амундсеном, Горьким, были учеником Павлова…

— Много с кем встречался. За восемьдесят лет кого только не встретишь!

— Все это интересно и важно. Особенно для молодых.

— Вы думаете? — посерьезнел Солюс. — Не знаю, не знаю. Пишу просто так. Даже ни с кем не договорился об издании. Говорите: «Для молодых»… А нужно ли им все это? Молодых сейчас другое волнует.

— Вы правы, — согласился Смолин, вспомнив своего пасынка Генку. — И даже трудно понять, что именно.

Академик встал, переставил стул, чтобы сидеть напротив Смолина и глядеть ему прямо в лицо.

— И все-таки я полагаю, любезный Константин Юрьевич, мы не должны молодых судить слишком строго… Нет! Не так! Надо, надо их строго судить! Но одновременно строго судить и себя, старшее поколение. За них, молодых, ответственность несем мы. Мы их творим по своему образу и подобию. Так что прежде чем ткнуть разоблачительным перстом в молодого, подойди к зеркалу и обрати взор на себя. К сожалению, мы, старшие, сами порой показываем детям и внукам далеко не лучшие образцы. Нравственность не передается с генами или, как вы сказали, с моими любезными липидами, она прежде всего наследуется через пример. Какими мы их сделали, такими они и стали. Это относится к нашей эпохе, это же относилось и к эпохам тысячелетней давности.

— Но ведь так можно с молодых снять всякую ответственность вообще. Вы, мол, не виноваты! Это мы, старшие, создали вас такими. Возьмите, к примеру, этого самого Лепетухина. Кому здесь, в Италии, нужен этот кретин? Прежде чем бежать, пораскинул бы мозгами — кому нужен?!

— Какой Лепетухин? Куда он сбежал? — не понял Солюс.

Значит, академик не знает о случившемся. Ну и ладно, нечего старику трепать нервы на ночь.

— Бог с ними со всеми, — поспешно сказал Смолин, уводя разговор в иное русло. — Лучше расскажите, как вы провели день. Гуляли или работали?

— Прошелся немного. А вы тоже ходили?

Смолин почувствовал, как кровь ударила ему в лицо. Солгать он не мог.

— В Рим ездил…

Солюс искренне обрадовался.