Николай Никитин - Круг. Альманах артели писателей

— Пущай, они извозчику заплатят. Небось, сколько казенного добра накрали.

Чмокнула пуля лоб мостовой

— это — инструктора —

по поверхности шапок расходятся медленные круги; пули ложатся чаще, выбивая легкую пыль; по земле — воронки; толпа разбегается, залегая за выступы домов.

За углом остановилось несколько молодых парней в полушубках.

Рассказывают подбежавшим и выжидающим перерыва в перестрелке:

— В Комиссариате, в этим, военном наши ребята одну ораторшу прихватили. Она сначала как сомлела, очухалась, когда ее уж под руки взяли вести. Ну, конечно, тут не до обыска. А она сразу отпрянула, моментально становится к стенке, выхватывает в момент браунинг, такой капельный, и прямо себе… В грудь метила, в сердце, да дрогнула, или об стенку, неудобно, повыше пуля пошла, как будто к плечу.

— Мы ее знаем, она к нам в волость приезжала, речь говорила.

— Вы сами чьи? — Бой-баба. —

— Мы Высоковской волости. — Да, уж!.. —

— Упрямая, должно быть, стерва. —

— Откуда же она браунинг взяла? — Такой маленький, говоришь?

— Им всем выдают, партийные. —

— Все что угодно: самозащита. — У них бомбы есть. —

— На Козьем Бугре ихнего рийенного председателя поймали. В клочья изорвали подлеца.

— Ну, плакать не будем. Нас самих, мобилизованных на смерть, хотели гнать.

Стихло.

Прошел взвод.

— Золотые погоны — впереди!

— Смотри-ка-сь, как саранча налетели.

— Тоже, братцы, — хищные вороны.

— Ну, этих — мы лучше большевиков знаем.

— А инструкторская школа не сдается. Молодцы-ребята.

— Не сдается — выжигать будут.

— Выжигать?

— Обязательно будут как тараканов.

Господин какой-то храбро засиял панамой.

— Выжигать — испытаннейшее средство в нашей гражданской войне.

В январе от этого средства сгорела треть центральной части нашего города.

Здесь только успели обсудить известие, а уж кулебякоподобный огромный дом — гостиница «Виктория» — в кровь разбит шелестящими кулаками пожара, как будто не дым, а багровые кровоподтеки вспухают на коричневых стенах. Там внутри рвутся выстрелы, они кажутся умирающими внутри.

С улицы стоят мобилизованные и офицерский отряд.

Пулеметы глотали за лентой ленту, обводя тонким носом по черным впадинам вытекающих дымом окон: хорошо работают Максимы.

Залп из окон сорвал вдалеке листья: улице встретился городской сад; вдоль по улице шли пули, ломаясь у каменного фундамента ограды и дробясь по огромной глыбе какого-то памятника.

Дом задыхается дымом; комья удушья — гуще и гуще; гуще с шумом вырываются кверху клубы.

Залп

по листьям, по камням —

и взрыв одиночных выстрелов.

Неистовому небу пламя грозит тяжкими кулачищами, выласкивая крышу, тлея по стропилам чердака. Оно уже томится целый час, рвясь и толкаясь, не в состоянии прошибить необходимую брешь.

Залп.

Это — агония. Выстрелы и в самом деле рвутся внутри, не пробивая дымной брони, не ложась по булыжникам.

— Те-те-те! Это ведь они друг по другу.

— Передайте капитану Дуклееву: он фанатиков не видал, не верит.

Штабс-Капитан Дуклеев окончательно к ответу высох и сообщил:

— Недурно пляшут египтянки.

— Г-гаспада офицеры! — раздалась команда.

Вдруг на углу обгорелое окно исступленной судорожной рукой — какая-то фигура, обезумев, мелькнула в дыму — швырнуло охнувшую бутыль бомбы, от которой в озверелый шорох пожара (пожар озлился гуще) ворвался дребезг и лязг: лопались стекла; булыжники метнулись к стеклам.

— Берег голубчик на дессерт.

С грохотом оторванных у пламени выстрелов пожар тучнеет. Он пухнет, как Бахус, шатаясь над крышей, мгновенно пухлые выпуклости жирных мускулов резануло пламя; над крышей воцарилось зыблющееся множество дымов.

— Кончаются.

— Снимать пулеметы!

Отряд офицеров уходил к Кремлю, ведя впереди вооруженных мобилизованных.

— Этих голыми руками не возьмешь.

— А раньше-то? Их брали голыми руками?

— Как бы на другие дома не перемахнуло.

— Перемахнет!

Перемахнет. Перемахивает.

Горячкой и горячечной сыпью искр заражается побагровевший угол соседнего дома, сухие языки лакомо облизывают стены, на которых уже появляется легкое написанье дымков, пропадающих как симпатические чернила.

— Ну, теперь пойдет!

Оборачиваются; впереди кремлевские ворота.

— А все равно не жить. Пускай горит.

Визжал:

— Это черт знает… Кто приказал?

Капитан Дуклеев высыхал.

— Не могу знать. Кому в голову пришло? Подожгли, господин полковник.

С тыла Кремлю, там, где он горбом выставил зубчатую башню на взлете холма, вдоль реки пролегла садами Приречная улица, украшенная как бусами беспрерывным рядом пристаней.

В воротах пристани, теперь превращенной в военную выкатился полый желтый ком стали: автоброневик «ГРОМОБОЙ», принадлежащий морскому ведомству. В ворота его выставили на руках: мотор броневика был непоправимо испорчен; выписали из Петрограда новые части, но покуда не получили.

— Если бы он исправный был, этого бы не было.

Рядом с мертвым броневиком стыл усиленный матросский караул, сжимая прогретые потными руками винтовки.

Окружные сады тихи; тихи предместья; пристани ближние замерли совершенно; такой тишины здесь не было лет двести; так тихо бывает только на опушке огромного бора. Падавший из города шум глох в садах. Но броневик «ГРОМОБОЙ» недоверчиво поворачивал изредка в башенке, над черепом и скрещенными костями, пугливое дуло малокалиберного орудия.

Двор пристани уже с июля месяца охраняется от посторонних; на дворе безлюдно: нет и матросов; непривычное безлюдье настораживает; во двор со всех углов натыканы пулеметы; воздух кажется разреженным.

Сейчас осторожно сгружают второй батальон Советского имени Марата полка (это тот батальон, что был отправлен на пароходе). Небольшой пароход, везший красноармейцев, подошел незамеченным из города; город и Кремль были расположены вниз по течению реки, пароход пришел сверху; да и не до того. Но такова была сила этой духоты, разреженности, душившей и жегшей, что говорили хриплым шопотом, каким разговаривают в церквах старосты у свечного ящика. Сгружаясь, сбивались в закрытых помещениях: в складах, в конторе пристани, полурота осталась даже в каютах, дрожащих вместе с жаркой работой машинного отделения.

Красно-зеленая масса красноармейцев густо приправлена синими матросскими воротниками.

Повесть:

— «Утром приходила делегация от офицеров. Завели музыку: „Вы за что? Вы за кого?“. Нас матросов мало. Некоторые сдрейфили было. Офицеры, конечно, заливают, что все рабочие против Советской власти и хотят Учредительное Собрание».

— Ну, а вы что?