Николай Никитин - Круг. Альманах артели писателей
- Название:Круг. Альманах артели писателей
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Круг
- Год:1923
- Город:Москва-Петербург
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Николай Никитин - Круг. Альманах артели писателей краткое содержание
Артелью было организовано издательство с одноименным названием, занявшееся выпуском литературно-художественной русской и переводной литературы.
Круг. Альманах артели писателей - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
И от этого по черным ночным откосам льются пугливые ручьи, пугаясь и задевая на ходу верстовые знаки, стрелки, щиты и щебень. От ветра, от ходу дрожат брони и песок под шпалами.
Так шел бронепоезд «имени Л. Г. Корнилова».
В классном пили чай: 1) прапорщик Евдокимов, со смятыми погонами — и глаза у него плоские и белые, как доска, 2) генерал Проломов — начальник поезда и 3) жена его — Лида, душистая и хорошо вымытая, — что праздничная икона. Она одета в серую холстинку — на груди красный крест.
Лида делает маникюр, но от ходу поезда дрожат ножницы так же… так же… — как дрожат снаружи брони. Лида режет пальцы — плачет, поджимая под себя колени. Когда она сидит так — прапорщик думает, что Лида похожа на мышенка.
И вагон тесный и душный — тоже мышеловка.
А за окнами — немые степи. И окна — как волчьи клыки, вырывают из степи сухой степной цвет.
Пьют чай тихо, потому что не знают, потому что не слышно за стуком ветра и броней, что в степных левадах у тихих соломенных костров, где пасут табуны евтухи, фыркают сердито казачьи лошади, а евтухи, просыпаясь, косясь на вагоны, сердито крестят шершавый заросший рот.
— А щоб вони вмерли.
Торопятся за поездом, падая из-под паровозной топки кровавые уголья, а за последним вагоном бегут тени — черные, винтообразные ленты, точно такие — как у генерала и прапорщика на погонах: шевроны Траурного Корниловского полка.
И от дыму поднимается из кавыла прозрачная мошка. И стонут в сопочках суслики. Тяжело дышать, когда идут броневые, и мошке и суслику. Ветер рвется в осях, а за бронями текут споры. У генерала лицо лысое, но он теребит его, точно бороду.
— Позвольте, позвольте, прапорщик, а я вам говорю, что вы ленинец.
— Ленинцы, корниловцы, ваше превосходительство — ей-богу не понимаю… Значит надо, чтобы кипел котел.
Евдокимов глядит в окно, и из степи, будто нарочно, мигают ему столбы и грузные скирды.
— Честное слово… укипятится… ваше превосходительство.
Генерал долго ищет в красных бриджах платок, а тоненькая сопелька блестит на губе, как стекло. Волнуется генерал Проломов.
— Но позвольте, а жгут, жгут ценность огромнеющую… Ро-о-с-сию…
— Это хорошо… Экая махина.
Евдокимов садится, улыбаясь Лиде.
— Больше места, честное слово. А то задавило бы…
Плюнул генерал.
— Нет, вы — ленинец… Ну, пора — храповицкого.
И обиженно щелкнув шарниром двери, уходил из купэ в уборную.
Уборную считал генерал самым тихим и уединенным местом в поезде.
Генерал любил посидеть на стульчаке, покашливая.
— Думали ли мы, господи… думали ли мы, что вот так, собачья жизнь… Обезьяны и сволочи, что с Россией сделали…
Потом, перетирая в руках бумажку, чтобы была мягче — вставал, опять вздыхая.
— Как все это неудобно… Ах, что они с жизнью сделали, что сделали сволочи…
После — разбрызгивая по подзеркальнику воду, — начинал мыться, потом молился.
Молился в уборной из-за того, что была она для него одинока и замкнута, как келья. Только под полом молотками выдрабливали колеса, а когда сгибал генерал шею для поклона, шея наливалась густо и полно, и трещали ключицы, что электрическая разрядка.
Мысль генерала скрипуча и расхлябана, как вагонная ось.
— Боже мой, царю небесный, верни…
И еще молился, чтобы царь этот покарал обезьян, расселившихся коммуной в доме на Старых Проломах, где клумбами цвели назойливые жасмины, а в книгах проломовской библиотеки сушились десятки лет заложенные лепестки (потому что книг никто в Проломах не читал и, когда раскрывались книги, оттуда сыпался душистый цветочный порошок). Там — между свиными желтыми корешками можно было найти «Умозрительные опыты философических наук кавалера и советника Феофилактова» и «Сочинения холанцкого философа господина Спинозы».
— Верни.
Молился генерал. И от страха заглядывал в окно — за окном полз гулевой свист ветра. Чужими глазами смотрела оттуда в упор бродяжная ночь.
И генералу казалось —
— Не так… нет, не так…
А рядом, в соседнем купэ — прапорщик Евдокимов спрашивал Лиду:
— Молится?
Отвечала она — да — кивком ножки в блестящем, как белая шкурка, чулке.
Прапорщик брал ножку двумя пальцами (так берут рюмку) — и целовал. И потом молча опрокидывал на себя Лиду. Лида тоже молчала. В походе женщины — как вино или табак.
Всем ясно, что вытащить папиросу из чужого портсигара или хлебнуть из початой бутылки — не предосудительно.
— Он долго молится.
Смеялась тихонько Лида и так же тихонько и спокойно сама откалывала нагрудничек блузы, где был красный крест. Евдокимов — увереннее, чем портупею, стягивал наплечники ее сорочки с плеча на руки.
Генерал же кашлял в уборной застарелым простудным кашлем. И в своей просьбе был упорен — тяжел, как молотки вагонных осей.
— Царю небесный, верни, верни…
Он молился, конечно, не ради «холанцкого философа господина Спинозы» — о тоске молился генерал.
— Думали ли мы…
А в это время к уборной подходили офицеры. И, когда скоплялся хвост, кто-нибудь из нетерпеливых осторожно, ногтем стучал по фанере.
— Ваше превосходительство, вы — скоро?..
И генерал оттуда отвечал хрипло и суровей, чем всегда.
— Чорт знает, безобразие, не дадут… Сейчас.
Так генерал ходил: раз утром и раз вечером.
Бронепоезд «имени Л. Г. Корнилова» дрожит бронями на путях из Екатеринодара к Выселкам. Лида уже спит. Ей снится степь — потная и на дорогах повозки с мертвяками и то, что в старом проломовском доме распоряжается Евдокимов, и погон у него нет. А у круглого лакированного столика сидит бабушка. А Евдокимов говорит Лиде: — «Лида, это надо». В степи же страшный желтый ветер и, продувая сквозь стены, он трясет старый дом, что плетень. И дом на Проломах свистит. Бабушка дремлет в кресле. Том самом кресле, где репс истерся в волокна. И лицо бабушкино морщинисто и ласково, как этот старый репс. Бабушка просит:
— «Ты, Лилушка, не спорь. Уж верно надо»…
А слезы бабушкины — стучат о подушку.
Это оттого, что Лида слышит сквозь сон стук осей.
В двухаршинном купэ живут, едят, пьют, курят — и оттого в нем пахнет походом.
Проснувшись, Лида хочет открыть окно.
— Нет, нет — деточка… мало ли что… нет нет.
Не позволил генерал. Лида подумала: «пойду опять»…
И опять ушла к Евдокимову. Генерал спал.
Степь косматая и паленая бежала рядом с бронепоездом и окна скребли по ее шкуре, точно волчьи желтые клыки. Или может — то шли по степям козары, а следы их заметала хвостами половецкая конница. Закутав плечи в косынку, Лида прошла по коридору — узенькому, как коробка для перчаток, — к прапорщику Евдокимову.
Рвется степь, рвут ветры и брони. Евтухи у костров тихих, — когда разбегаются, хрипят от шума дрожащих броней, ночные вспуганные табуны, — ругаются евтухи.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: