Владимир Попов - И это называется будни

— Ну и задали задачку… — У губ Збандута появилась жесткая складка. — Ни у меня, ни у моих сотрудников нет опыта прокладки шоссейных дорог. Мы металлурги. Любую из двухсот пятидесяти марок стали можем сделать, но дороги…

Додока улыбнулся, и хотя лицо его от этого приветливее не стало, в нем все же проступило некоторое тепло. Понимающе кивнул.

— Опыт — дело наживное, уважаемый Валентин Саввич. Когда началась война, у наших гражданских заводов тоже не было опыта производить вооружение. Однако научились. Тракторные заводы делали танки, паршивенькие литейки — мины, ремонтные мастерские — автоматы. — Додока замолк, потом добавил обезоруживающе миролюбиво: — По-честному говоря, у меня тоже нет опыта партийной работы. Надеюсь, приобрету. В аппарате как-то все яснее. А здесь… Живое дело. Трудно…

Возвращался Збандут на завод в одной машине с Апресяном.

— Как вам все это нравится? — спросил Апресян, уставившись на соседа огромными тоскливыми глазами.

— Как кость в горле, — отсутствующе откликнулся Збандут. — И так забот невпроворот, а тут еще на́ тебе… Новоиспеченный дорожный строитель…

— Да-а, влипли… — посочувствовал Апресян не столько Збандуту, сколько себе. — Но что поделаешь… Придется…

— Мне не придется.

— Как это?

— Не буду — и все.

— А почему вы об этом не заявили?

— Не хотел возглавлять бунт. Все мы люди взрослые, пусть каждый решает за себя. Что он мне сделает? На хвост соли насыплет?

— Взыскание вынесет.

— Пусть попробует. Этого взыскания никто не утвердит.

— Сколько вам лет, Валентин Саввич? Вынесет за что-нибудь другое.

Збандут зажал в кулак подбородок, вздохнул.

— Мужик в общем он хороший, и намерения у него неплохие, но голову себе сломит.

— Вы за его голову не беспокойтесь, — с угрюмым юмором отозвался Апресян. — Прежде чем свою сломит, наши открутит. Танкист. Прет напролом через бурелом.

Санитарный врач большого промышленного района. Наташа была уверена, что ей повезло, — сразу самостоятельная работа. Но так казалось лишь первые дни, когда она осваивала круг своих обязанностей. А освоила — и оробела. Круг этот был поистине необъятен. В него входило все, что касалось гигиены труда. Все. И дымящие трубы, и пылящие установки, и чрезмерные сквозняки, и недостаточная вентиляция. К тому же бесконечные жалобы от отдельных лиц и от многочисленных организаций. Их приходилось расследовать немедленно, отодвигая запланированные дела. Это выбивало из колеи, вносило в работу сумятицу и неразбериху.

На практике, которую Наташа проходила, учась в институте, ей все представлялось куда более легким и простым. Разумеется, она видела, как достается промсанврачам, как нелегок их труд. День-деньской метались они, точно угорелые, нервничали, ссорились. Но молодости свойственна самоуверенность, и Наташа была убеждена тогда, что все их беды обусловливаются либо недостатком образования, либо неумением правильно распорядиться собой, своим временем.

А вот сейчас она суетится сама, тоже нервничает, тоже ссорится и работает не покладая рук. Ее сослуживцы, младшие по должности, но старше по стажу, уже как следует тронуты цвелью скептицизма — слишком тяжело давались им победы, слишком много поражений всякого рода пришлось им изведать. А у нее еще не растрачены ни силы, ни задор, в перспективе многое видится в розовых красках, и она горит желанием сделать все возможное для оздоровления условий труда.

Чтоб предохранить ее от горьких разочарований в будущем, отвести от ударов, которые по неопытности может получить, если вздумает сокрушать непрошибаемую стену, сослуживцы стали начинять ее житейской мудростью. Рассказывали об отдельных безрезультатных схватках, о судьбе наиболее упорных врачей — их, как правило, игнорировали, а чаще всего увольняли. Чтобы не быть голословными, показывали документы. Вот предписание, сделанное городским санитарным врачом Филоновым. Он категорически требовал, чтобы трубы на аглофабрике были не ниже ста метров, а проектировщики сделали их двадцатиметровыми. Странно? Весьма. А кто за это наказан? Никто. Никто, кроме агломератчиков, то есть тех самых людей, интересы которых отстаивал Филонов. Теперь весь газ, вся копоть, стоит подуть ветру в западном направлении, летит в здание аглофабрики, где своего газа и пыли в избытке.

Или другой пример. На заводе действуют шесть мартеновских печей, хотя ни на одну из них санитарный врач города акта приемки не подписал. Упрашивали, приказывали, грозили даже — все было, и тем не менее подписи его ни под одним документом, кроме как под письмами протеста, нет. А что из этого? Всем плешь переел, врагов нажил, в неугодных ходит, а печи одну за другой пустили, и работают они без газоочистки по сегодняшний день. Не могут не работать. Стране металл позарез нужен.

Слушает Наташа своих умудренных опытом коллег и не может понять: охладить ее хотят или, наоборот, разжечь в ней здоровую злость на бесправное, по сути, положение промсанврача? Что касается закона, здесь все выглядит как нельзя лучше. Даже специальное постановление Совета Министров СССР есть, придающее заключениям санврача обязательную силу. Когда Филонов требовал стометровую трубу, он как раз и ссылался на это заключение. Однако не помогло. Хотя закон на стороне врача, блюстители закона часто оказываются на стороне нарушителя. Недаром с давних давен живет в народе пословица: «Законы святы, да исполнители — супостаты».

Слушает Наташа сетования своих умудренных опытом коллег и старается разобраться, почему они так настроены. Остыли? Разуверились в своих возможностях? Или надорвались от бесплодных усилий что-то предотвратить, что-то исправить? И Анна Максимовна, и Майя Людвиговна люди душевные, все близко к сердцу принимающие. Особенно Анна Максимовна. Рыхлая, полная, болезненная, но с утра до ночи на ногах. На ее попечении предприятия общественного питания, тут гляди да гляди. Проморгает с чистотой, особенно летом, — беды не оберешься. Затаскают. Майя Людвиговна посуше, построже. Она ведает школами, детсадами, общежитиями — тоже участок далеко не райский. Обе женщины раньше обслуживали промышленные предприятия. Одна сама ушла, другую выставили. Не под силу оказалась им война с начальниками цехов, с руководителями заводов, а иногда и с целыми организациями. На теперешних должностях им легче. Объектов много меньше и противники калибром помельче — то повара, то няни. Самое крупное начальство — директора столовых или школ. За них не очень-то заступаются. А директора завода, да еще крупного, попробуй тронь. Звонкам и вызовам конца не будет.

Слушает Наташа своих коллег и попеременно то загорается, то гаснет. Ну что может сделать санврач с продувкой стали кислородом? Летит бурое облако из трубы, пылинки в нем почти такого размера, как микробы, где они осядут, когда осядут — знает только ветер, который их несет. Когда дует от города — еще полбеды, а когда на город — ни белье высушить, ни окно открыть, даже через закрытые окна пыль проникает в комнаты. Попробовала как-то Анна Максимовна запретить продувку. Взяла с собой представителя заводского комитета, и пошли они в цех, чтобы поставить пломбу на кислородный вентиль. И тут ее осадили мартеновцы. Собрались гурьбой — к вентилю ни подойти, ни подъехать. На другой день появилась она уже с милиционером. Этому представителю власти сопротивление оказать не решились. Доступ кислорода на печь был прекращен, на вентиль наложили пломбу. Два дня не бурело небо над мартеном, а на третий снова заволокло его облаком. Анна Максимовна прибежала в цех. Пломба на месте, вентиль закрыт, а из трубы, как прежде, прет со страшной силой рыжий дым. Покрутилась-покрутилась и под смешочки ушла. Уже много позже она узнала, что мартеновцы тогда всех перехитрили: сделали обводной кислородопровод и по нему дали кислород в печь.