Владимир Попов - И это называется будни

— Но я… Я даже не знаю, как это делается, — замялась Наташа. — И потом… пробиться в газету…

— Вас может выручить тема — о запыленности атмосферы у нас очень много сейчас говорят, но все еще мало делают. Надо поднимать тревогу. А как это осуществить — посоветуйтесь с Лагутиной.

— Я с ней не знакома.

— Да вы что? — Збандута немало удивило такое признание.

— Представьте себе.

— Это почему же? Она сторонится вас или вы ее?

— Скорее я, вернее — мы. Вся семья.

Збандут откинулся на спинку кресла.

— Напрасно. Милейшая женщина. Ваш брат и она — прекрасная пара. Они очень дополняют друг друга. А чем не устраивает вас этот… симбиоз?

— Она чересчур подчинила себе брата. Он изменился… Он отошел от семьи…

Наташа мучительно думала, как ей, не прибегая ко лжи, сказать еще что-либо убедительное, и не находила.

— Я чувствую, серьезных аргументов у вас нет, — сделал заключение Збандут. — Правда, возможно, вы что-то не договариваете. Но я на откровенности не настаиваю. И все же вам стоит познакомиться с Лагутиной. Хотя бы ради осуществления наших с вами планов. И сейчас мы это сделаем.

Збандут снял трубку, набрал номер и попросил Лагутину зайти.

Она появилась не так уж скоро, и все это время Збандут держал строптивую девчонку под своим укрощающим взглядом.

Увидев Наташу, Лагутина на какой-то миг смешалась, но тотчас овладела собой.

— Знакомьтесь, — Збандут сделал широкий жест рукой. — Дина Платоновна Лагутина, Наталья Серафимовна Рудаева. — И обратился к Лагутиной: — Вдохните в это юное существо свой журналистский темперамент. Это моя просьба, а всю важность демарша, который мы с ней задумали, вы поймете, когда узнаете, в чем суть дела.

Лагутина предложила Наташе пройти с ней.

В комнате, на двери которой красовалась табличка «Кабинет истории завода», сидел седенький опрятный старичок. Лагутина попросила Наташу подождать немного, пока закончит беседу, и стала расспрашивать старичка о забастовке рабочих в канун революции. Делала она это умело. Мягко тормозила, стоило живому свидетелю истории коснуться чего-то несущественного, незаметно переключала его внимание в желаемом направлении, когда он уходил куда-то в сторону («Хорошо переводит стрелки», — отдала ей должное Наташа), воодушевляла, когда собеседник терял нить повествования.

О себе он рассказывал без излишней скромности — что сделал, то сделал, а сделал он немало: рядовым бойцом прошел всю гражданскую войну, офицером — Отечественную. Где-то его обошли, в чем-то обидели, нескольких наград недосчитался — затерялись в буреломах событий, но на это он смотрел просто: не повезло, не посчастливилось. И ни разу не проскользнула у него нотка заимодавца, не выпятилось желание с кого-то получить долги. Он не считал себя спасителем человечества, не требовал ни почестей, ни даже благодарности, и именно эта непритязательность располагала к нему.

Наташа невольно подумала о том, как чисты были помыслы всех тех, кто вынес на своих плечах тяжесть самых суровых лет. Эти люди, стоически прокладывая путь в неведомое, не помышляли о будущих почестях, о взимании каких-либо долгов с поколений. Им было важно только, чтобы потомки шли по пути, ими проложенному, честно продолжали то дело, которое они начали.

Видя, что беседа затягивается, и испытывая неловкость перед Наташей, Лагутина отпустила словоохотливого старичка, пообещав, что завтра придет к нему сама.

— Простите, что отняла у вас столько времени, — обратилась она к Наташе, — но… старый человек…

— Ну что вы, я понимаю… — рассеянно ответила Наташа, все еще находясь в кругу своих мыслей.

— К тому же я почему-то решила, что вам будет небезынтересно приобщиться к чужой жизни. — Лагутина сделала попытку улыбнуться, но губы не послушались ее, задержались на гримаске. — Я не ошиблась?

Наташе никак не хотелось, чтобы между ней и Лагутиной наметилось нечто похожее на расположение. Она привыкла относиться к ней неприязненно и не собиралась изменить себе. А если Лагутина старается наладить с ней контакт, пусть не старается, ничего из этого не выйдет.

— Ошиблись. — И тут же смягчилась: — У меня сегодня очень напряженный день.

— Не совсем убедительно для проявления недовольства, — ответила Лагутина теперь уже с сухостью в голосе. — У меня, между прочим, тоже. Слушаю вас.

— Может быть, вы в конце концов определите отношения с братом — либо так, либо так? Смешно получается: взрослые люди, а развели канитель! — выпалила Наташа на одном дыхании и опять устыдилась собственной решительности и грубости.

Дине Платоновне удалось-таки улыбнуться, и как ни настроила себя Наташа против нее, все же вынуждена была признать, что у Лагутиной удивительно располагающая внешность.

— А как вам больше угодно?

— Я бы предпочла разрыв.

— Вы. А мама?

— Она согласна на любой вариант, лишь бы побыстрее.

— А папа? — уже совсем смиренно осведомилась Лагутина.

Только сейчас Наташа почувствовала, что Лагутина попросту разыгрывает ее. Замешкалась. Промолчала.

— Есть еще и младший брат. Так какое же решение вынес семейный совет в целом? — продолжала подтрунивать Лагутина. Держалась она спокойно, но недобрые огоньки уже загорелись в ее зеленовато-серых глазах, затененных ровными стрелками ресниц.

Наташа злилась на себя за то, что затеяла этот нелепый разговор. Получилось смешно и несерьезно. Она, конечно, выглядит примитивной девчонкой в глазах этой зрелой женщины. Поднялась, чтобы уйти, но Лагутина остановила ее.

— Я полагаю, к директору вы приходили не по поводу брата.

С трудом находя нужные слова, Наташа рассказала, зачем обратилась к Збандуту и какие соображения выдвинул он.

— Писать за вас я не буду, — предупредила Лагутина. — Напишите сами, принесете, выправлю что надо, перешлю куда надо. И не тяните. А теперь продолжим наш разговор. Почему вы за разрыв?

С каким удовольствием выскользнула бы Наташа из этой комнаты, ушла бы от этих умных, упрямых глаз, избавилась бы от непонятного обаяния этой женщины, которая даже в минуты гнева была привлекательна. Но пятиться назад не по-рудаевски, и Наташа приняла вызов.

— Родителям хочется видеть своих детей устроенными.

— Ах, вот что!

— Да, да, устроенными. У вас семейная жизнь не получается, значит, вы не подходите друг другу. Вы… В общем Борису нужна жена попроще. Чтобы без всяких неожиданностей. Некогда ему копаться в индивидуальности, выискивать способы, как ублаготворить усложненную душу. И его любит такая. И ждет. Но вечно ждать не будет. А вы все равно разойдетесь. И Борис тогда женится с досады на первой попавшейся. Или останется бобылем. Как вы думаете, есть о чем тревожиться родителям?